Где апельсины зреют

Ручной багажъ сданъ на станціи на храненіе. Николай Ивановичъ ворчитъ, Глафира Семеновна торжествуетъ, Конуринъ тяжело вздыхаетъ и длаетъ догадки, что его жена теперь въ Петербург длаетъ, — и вотъ они подходятъ наконецъ къ подъемной машин, втаскивающей постителей Монте-Карло, на скалу, къ самому игорному дворцу — вертепу.

— И вдь на какую высоту подняться-то надо, чтобъ свои денежки въ этой самой рулетк оставить, за поднятіе на машин заплатить, а вотъ лзутъ-же люди и еще какъ лзутъ-то! говорилъ Конуринъ.

— Можно и пшкомъ идти, половина пріхавшей публики кругомъ пшкомъ пошла, но только трудно въ гору подниматься, отвчала Глафира Семеновна.

— Пшкомъ-то можетъ быть лучше, счастливе. На манеръ какъ-бы по общанію на богомолье. Не пройтись-ли и намъ пшкомъ?

Но они уже стояли въ подъемномъ вагон и машина медленно поднимала ихъ.

— Надюсь, однако, Конуринъ, что мы только позавтракать поднимаемся, замтилъ Николай Ивановичъ.

— Позавтракать, позавтракать, отвчалъ Конуринъ.

— Но ты ужъ въ род того, какъ будто подговариваешься, чтобъ играть.

— Ни-ни… Что ты! Полторы-то тысячи проигравши? У насъ деньги не бшенныя, а наживныя.

— Да что вы все полторы, да полторы! Вовсе даже и не полторы, а всего тысячу четыреста, и наконецъ вдь не рублей, а четвертаковъ, французскихъ четвертаковъ, проговорила Глафира Семеновна.

— А это мало разв, мало? подхватилъ Николай Ивановичъ. — На эти, деньги мы цлое путешествіе сдлали отъ Петербурга до Парижа, а тутъ вдругъ въ одномъ паршивомъ Монте-Карло столько-же…

— Врешь. Въ Монте-Карло и въ Ницц, все вмст, и на троихъ мы только тысячу четыреста четвертаковъ проиграли, не рублей, а четвертаковъ.

— А вдь за четвертакъ-то мы по сорока копекъ платили.

— Да что объ этомъ говорить! Если такъ сквалыжничать и расчитывать, Николай Иванычъ, то не надо было и заграницу здить. Сюда мы пріхали не наживать, а проживать. Тогда похать-бы уже въ какой-нибудь Тихвинъ… Да вдь изъ Тихвин тоже за все подай.

Подъемная машина остановилась и вагонъ распахнулъ двери въ благоухающій садъ. Пахло кипарисами, пригртыми весеннимъ солнцемъ, шпалерой шли цвтущія блыми и красными цвтками камеліи, блестлъ лимонъ въ темнозеленой листв. Ивановы и Конуринъ шли по алле сада.

— Природа-то, посмотри, какая! — восторженно говорила Глафира Семеновна мужу:- А ты упираешься, ворчишь, что мы здсь остановились.

— Я, Глаша, не супротивъ природы, а чтобы опять дураковъ не разыграть и деньги свои ярыгамъ не отдать. Природу я очень люблю.

— И я обожаю. Особливо ежели подъ апельсиннымъ деревцомъ, да на апельсинныхъ коркахъ водочки выпить. — откликнулся Конуримъ и прибавилъ:- А отчего мы ни разу не спросили себ на апельсинныхъ коркахъ настоечки? Вдь ужъ наврное здсь есть.

— А вотъ сейчасъ потшимъ васъ и спросимъ, — отвчала Глафира Семеновна.

Они вышли къ главному подъзду игорнаго вертепа. На лво отъ подъзда виднлся ресторанъ съ большой терассой. У подъзда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на терасс также сидли и завтракали.

— Такъ въ ресторанъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Погоди немножко, пройдемся… Мн хочется хорошенько вонъ на той дам платье разсмотрть, — сказала Глафира Семеновна. — Удивительно оригинальное платье. Она въ пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотримъ. Смотри, клумбы съ розами… Въ март и розы въ цвту. А латаніи-то какія на открытомъ воздух и прямо въ грунту! Вдь вотъ этой латаніи непремнно больше ста лтъ. И пальм этой тоже больше ста лтъ. Ихъ года по рубчикамъ, оставшимся отъ старыхъ листьевъ, надо считать.

— Вы платье-то на дам разсматривайте, которое хотли, да поскорй и въ ресторанъ, чтобы на апельсинныхъ коркахъ… — проговорилъ Конуринъ.

— Да потерпите немножко. Нельзя-же сразу въ платье глаза впялить, не учтиво. Мы обойдемъ вотъ всю эту аллею и тогда въ ресторанъ. Николай Иванычъ, наслаждайся-же природой, наслаждайся. Вдь ты сейчасъ сказалъ, что любишь природу. Смотри, какая клумба левкою. Наслаждайся… — лебезила передъ мужемъ жена.

— Да я и наслаждаюсь, угрюмо отвчалъ мужъ.

Аллея обойдена, платье разсмотрно. Они взошли за терассу ресторана и сли за столъ.

— На апельсинныхъ корочкахъ-то, на апельсинныхъ корочкахъ-то… напоминалъ Конуринъ.

— Сейчасъ, отвчала Глафира Семеновна и, обратясь къ гарсону, спросила:- Эске ву заве о-де-ви оранжъ? Совсмъ забыла, какъ корки по французски, прибавила она. — На коркахъ… Ву компрене: оранжъ… желтая корка… жонь…

— Шнапсъ тринкенъ… хлопалъ себя Конуринъ передъ гарсономъ по галстуху.

Гарсонъ недоумвалъ.

— Апорте муа оранжъ, сказала наконецъ Глафира Семеновна.

Гарсонъ улыбнулся и принесъ вазу съ апельсинами.

Глафира Семеновнаоторвала кусокъапельсинной кореи и показала ее гарсону.

— Вуаля… О-де-вы комса…

Гарсонъ пожималъ плечами и что-то бормоталъ.

— Не понимаетъ! Видите, мужчины, какъ я для васъ стараюсь, а онъ все-таки не понимаетъ.

— Да чего тутъ! Не стоитъ и хлопотать! Пусть принесетъ блой русской водки! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — О-де-вы рюссъ есть? Ву заве?

— Oui, monsieur…