Где апельсины зреют

— Глаша! Что онъ говоритъ? спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Да говоритъ тоже, что и я говорила. Нтъ здсь буфета.

— Да ты можетъ быть врешь. Можетъ быть онъ что-нибудь другое говоритъ?

— Фу, какой недоврчивый! Тогда иди и ищи буфетъ.

— Однако, ужъ это совсмъ глупо, что гулянье устраиваютъ, а o буфет не хотятъ позаботиться. Это ужъ даже и на заграницу не похоже.

— Да вотъ пойдемъ мимо дома на сваяхъ, такъ тамъ буфетъ есть, — сказала Глафира Семеновна.

— На сваи? воскликнулъ Конуринъ. — Нтъ-съ, слуга покорный! Это чтобы опять полтораста четвертаковъ въ лошадки просадить? — вяземскими пряниками меня туда не заманишь. И такъ ужъ я въ этихъ вертепахъ, почитай, бочку кенигскаго рафинаду проухалъ.

— То есть какъ это рафинаду?

— Да такъ. Акуратъ такую сумму оставилъ, что бочка сахару-рафинаду въ покупк себ въ лавку стоитъ.

— Ахъ, вотъ что, проговорила Глафира Семеновна. — Ну, что-жъ изъ этого? Въ одинъ день проигрываешь, въ другой день выигрываешь. Вчера несчастье, а сегодня счастье. Этакъ ежели бастовать при первой неудач, такъ всегда въ проигрыш будешь. Не знаю, какъ вы, а мн такъ очень хочется попробовать отыграться.

— Глаша! Не смй! И думать не смй! закричалъ на нее Николай Ивановичъ.

— Пожалуйста, пожалуйста, не возвышай голосъ. Не испугаюсь! остановила его Глафира Семеловна.

— Да я не позволю теб играть! Что это такое въ самомъ дл! Вчера двсти франковъ проухала, сама говоришь, что здсь все основано на мошенничеств, и вдругъ опять играть.

— Вовсе даже и не двсти франковъ, а всего сто двадцать съ чмъ-то. Ты забываешь, что я утромъ на сваяхъ выиграла. За то теперь ужъ будемъ глядть въ оба. Я буду играть, а ты стой около меня и гляди.

— Да не желаю я совсмъ, чтобы ты играла! Провались они эти проигранные двсти франковъ!

— Какъ? Ты хочешь, чтобы я даже и въ Монте-Карло не попробовала своего счастія? Зачмъ-же тогда было хать въ Ниццу! Ты слышалъ, что вчера Капитонъ Васильичъ сказалъ? Онъ сказалъ, что изъ-за Монте-Карло-то сюда въ Ниццу вс аристократы и здятъ, потому тамъ въ рулетку, ежели только счастіе придетъ, въ полчаса можно даже и всю поздку свою окупить. Въ лошадки и позда не выиграла, такъ можетъ быть въ рулетку выиграю. Нтъ, ужъ ты какъ хочешь, а я въ Монте-Карло хоть на золотой, да рискну.

— Ну, это мы еще посмотримъ!

— А мы поглядимъ. Не позволишь мн испытать своего счастья въ рулетку, такъ посл этого нтъ теб переводчицы! — погрозилась Глафира Семеновна. — Не стану я теб ничего и переводить по-русски, что говорятъ французы, не стану говорить по французски. Понимай и говори самъ, какъ знаешь. Вотъ теб за насиліе!

Глафира Семеновна выговорила это и слезливо заморгала глазами. Они шли по бульвару, среди массы гуляющей публики. Проходящіе давно уже обращали вниманіе на ихъ рзкій разговоръ въ возвышенномъ тон, а когда Глафира Семеновна поднесла носовой платокъ къ глазамъ, то нкоторыя даже останавливались и смотрли имъ вслдъ. Конуринъ замтилъ это и подосплъ на выручку. Онъ сталъ стараться перемнить разговоръ.

— Такой ужъ городъ паршивый, что въ немъ на каждомъ перекрестк игра въ игрушки, началъ онъ. — Взрослые, пожилые люди играютъ, какъ малые дти въ лошадки, въ позда забавляются. Подумать-то объ этомъ срамъ, а забавляются. Да вотъ хоть-бы взять эту цвточную драку, гд мы сейчасъ были… Вдь это тоже дтская игра, самая дтская. Ну, что тутъ такое цвтами швыряться? Однако, взрослые, старики даже забавлялись, да и мы, глядя на нихъ, разъярились.

— Да и какъ еще разъярились-то! подхватилъ Николай Ивановичъ. — Особенно ты. Хоть-бы вотъ взять этого англичанина… Вдь ты ему носъ-то въ перечницу превратилъ. А все-таки эту игру я понимаю. Во-первыхъ, тутъ полировка крови, а во-вторыхъ, безъ проигрыша. Нтъ, эту игру хорошо было-бы и у насъ въ Петербург завести. И публик интересъ, и антрепренеру барышисто. За мста антрепренеръ деньги собираетъ, даетъ представленіе, а за игру актерамъ ни копйки не платитъ, потому сама-же публика и актеры. Правду я, Иванъ Кондратьичъ?..

— Еще-бы! Огромные барыши можно брать, отвчалъ Конуринъ. — Мста изъ барочнаго лса построилъ, покрасилъ ихъ муміей, да и загребай деньги. Объ этомъ даже надо попомнить. Хотя я и по фруктовой части, при колоніальномъ магазин, но я съ удовольствіемъ-бы взялся за такое дло въ Петербург…

— И я то-же. Идетъ пополамъ? воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Такую цвточную драку закатимъ, что даже небу будетъ жарко. Цвтовъ у насъ въ Петербург мало — березовые вники въ ходъ пустимъ. Прелесть, что за цвточный праздникъ выйдетъ.

— Такъ вамъ сейчасъ въ Петербург и дозволили это устроить! откликнулась Глафира Семеновна.

— Отчего? Ново, прекрасно, благородно. Аркадіи-то эти вс у насъ ужъ надоли, говорилъ Николай Ивановичъ.

— Здсь прекрасно и благородно, а у насъ выйдетъ совсмъ наоборотъ.

— Да почему-же?

— Срости много всякой, вотъ почему. Здсь цивилизація, образованіе, а у насъ дикая срость и невжество. Да вотъ возьмите хоть себя. Вы ужъ и здсь-то жалли, что нельзя было вмсто букета бутылкой швырнуть. Хотли даже сапогомъ…

— Это не я. Это Иванъ Кондратьичъ.