Где апельсины зреют

— И сосульки отъ природы, отвчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Однако, какъ-бы такая сосулька не оборвалась да по башк…

— Гд у нихъ тутъ лампы съ голубыми колпаками понавшаны — вотъ что я разобрать не могу, разглядывалъ гротъ Конуринъ.

— Да что вы, Иванъ Кондратьичъ, это натуральное освщеніе, отвчала Глафира Семеновна.

— Не можетъ-быть. Вотъ ужъ въ этомъ не разуврите. Гротъ безъ окошекъ, тутъ должны быть потемки, коли ежели безъ освщенія, а между тмъ свтло и только синевой отдаетъ.

— Понимаете вы это, электрическій свтъ, электричество…

— Вотъ это такъ, вотъ это пожалуй, но гд-же эти самые электрическіе фонари-то?

— Ахъ Боже мой! Да это натуральное электричество.

— То-есть какъ это? Безъ фонарей?

— Конечно-же безъ фонарей. Отъ природы…

— Что вы, барынька, невозможно этому быть. Николай Иванычъ, слышишь?

— Слышу, слышу, тревожно откликнулся Николай Ивановичъ, все еще смотрящій на свсившіяся сосульки. — Коли она говоритъ, то это врно. Она читала… Она по книжк… Электричество всякое есть: есть натуральное, есть и не натуральное. А то есть магнетизмъ… А все-таки я думаю, Глаша, что это не электричество, а магнетизмъ. Животный магнетизмъ… И магнетизмовъ два: животный и не животный. Какъ ты думаешь, Глаша?

— Ну, магнетизмъ, такъ магнетизмъ, а только натуральный.

Около нихъ въ другой лодк сидлъ англичанинъ въ клтчатомъ костюм. онъ вынулъ изъ корзинки коробочку, изъ коробочки досталъ живую бабочку и подбрасывалъ ее кверху, стараясь, чтобы она летла, но бабочка падала на дно лодки.

— Чудакъ-то этотъ и на Везувіи и здсь съ мелкопитающимися тварями возится, замтилъ Конуринъ про англичанина.

— Блажной должно-быть, отвчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Боюсь я, какъ-бы эти сосульки съ потолка не оборвались да не създили по голов. Глаша, не пора-ли на пароходъ?

— Ахъ, Боже мой! Да дай полюбоваться-то.

— А вдругъ приливъ морской? Тогда и не выдемъ изъ грота. Слышала, что землякъ-то на пароход разсказывалъ?

— Да вдь никто еще не узжаетъ.

Англичанинъ выпустилъ воробья изъ другой коробочки. Воробеи взвился, полетлъ и слъ на сталактитовый выступъ на стн. Англичанинъ схватился за записную книжку и сталъ въ нее что-то записывать.

— Шалый, совсмъ шалый… Съ бабочками да съ воробьями здитъ, покачалъ головой Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой! Да и здсь голые! воскликнула Глафира Семеновна.

— Гд? гд? спрашивали мужчины.

— Да вотъ на выступ стоятъ.

— Положительно мы въ дикомъ царств, на дикихъ островахъ, съ дикими сословіями, сказалъ Конуринъ.

Лодочникъ, державшійся на середин грота, всплеснулъ веслами и лодка поплыла къ выступу, гд стояли голые люди.

LXVIII

Голые субъекты, къ которымъ лодочникъ быстро подвезъ Ивановыхъ и Конурина, были искусные пловцы изъ мстныхъ жителей и дежурили въ грот въ ожиданіи туристовъ, дабы показать имъ свое умнье въ нырянь. Оки выпрашивали у туристовъ, чтобы т кинули въ воду серебряную лиру, ныряли на дно и доставали эту лиру, разумется уже присвоивая ее себ. Два-три туриста кинули по серебряной монет на дно, пловцы достали ихъ, подплыли къ лодк Ивановыхъ и Конурина и, стуча отъ холода зубами, просили и ихъ кинуть въ воду “ума монета”.

— Отчаливай, отчаливай отъ насъ, ребята. Лучше мы эти деньги пропьемъ на пароход на коньяк, махалъ имъ руками Конуринъ.

Глафира Семеновна, прикрывая лицо носовымт. платкомъ, кричала лодочнику:

— Синьоръ! Алле! Алле вонъ! Ассе для насъ. Довольно, довольно пуръ ву.

— А ля мезонъ! въ свою очередь крикнулъ ему, обрадовавшись, Николай Ивановичъ. — Греби на пароходъ, кривая камбала.

— Бато а ваперъ… прибавила Глафира Семеновна.

Лодочникъ заработалъ веслами. Когда лодка подъхала къ выходу изъ грота, морскои приливъ уже начался, вода прибыла и отверстіе, сквозь которое надо было прозжать, сдлалось уже.

— Вались въ растяжку! скомандовалъ Николай Ивановичъ и первый легъ на дно лодки. — Глаша! Ложись мн на спину да береги въ потьмахъ браслетку.

— Ну-ка, и я около васъ! Мала куча! воскликнулъ Конуринъ и повалился около Глафиры Семеновны.

— Аи, ай! Я щекотки до смерти боюсь! визжала та. — Говорятъ вамъ, Иванъ Кондратьичъ, что боюсь!

— Пардонъ, матушка, пардонъ! Должонъ-же я за что-нибудь держаться, отвчалъ Конурин.

Но лодка выскочила уже изъ грота. Сіяло голубое небо, на голубой водяной ряби играло золотое солнце. Вс поднялись со дна лодки и стали садиться на скамейки.

— Слава Богу! Выбрались на свтъ Божіи, сказалъ Николай Ивановичъ. — А я, признаться сказать, ужасно боялся, бы эти голубыя сосульки не сорвались съ потолка, да не сдлали-бы намъ награжденіе по затылку. Да какое по затылку! Сосульки въ дв-три сажени. И лодку-то бы перевернуло да и изъ насъ-то бы отбивныя котлеты вышли.

— И тогда прощай Иванъ Кондратьичъ. А мадамъ Конурина была-бы вдова съ малолтними сиротами! вздохнулъ Конуринъ и прибавилъ:- А что-то она, голубушка, теперь въ Питер длаетъ?

— Знаемъ, знаемъ. Не досказывайте. Чай пьетъ, перебила его Глафира Семеновна.

Лодка причалила съ пароходу. Контролеръ уже ждалъ Ивановыхъ и Конурина и кричалъ имъ съ палубы:

— Лодочнику два франка и что-нибудь на макароны.