Газыри

Граждане! Тяжело нам пришлось, так тяжело, что и рассказать нельзя. Горько и обидно нам стало, когда после манифеста 17 октября правительство заставило идти нас против воли государя, дозволившего свободу собраний, слова, совести и союзов, когда оно заставило нас разгонять собрания, убивать народ, требующий своих законных прав, как это было в городе Екатеринодаре, а до этого в городе Новороссийске. Мы поняли, какое преступление мы совершили перед горячо любимой родиной, исполняя безумные приказания нашего начальства, а потому мы категорически отказываемся от несения полицейской службы, видя ее преступность, считая ее несовместимой с воинской честью казака.

Мы обратились тогда с заявлением о роспуске к нашим офицерам как к старшим, так и младшим, мы объяснили им, что война окончена, что нас держат для усмирения того народа, который хочет свободы, что хозяйства наши без нас порасстроились, что многие из нас совсем разорились, что наши жены и дети голодают, в то время как мы находимся на полицейской службе. Мы объяснили им, что никто не позаботился о наших семействах, мы объявили, что хотим разъехаться по домам.

Что же сделало наше правительство?

Пошло ли оно навстречу желаниям казачества? Нет.

Оно стало упрекать нас в бунте, в измене присяге царю и отечеству, оно не хотело исполнить наших просьб, стараясь строптивостью и грубостью задавить изболевшиеся души. Но когда наше начальство увидело, что мы держимся дружно, то оно не дало нам окончательного ответа, стараясь уклониться от него, возбуждая в то же время против нас пластунов. Так, например, по приказанию генерал-майора Бабыча были вызваны для охраны наказного атамана к дворцу наши две конные сотни, в то же время около дворца стояли две сотни пластунов, которым предлагали расстрелять нас как бунтовщиков, но они отказались, так же, как и мы отказались, когда нас хотели натравить на 252-й Анапский резервный батальон.

Когда же, таким образом, коварные замыслы нашего начальства не удались, благодаря отказу пластунов, когда мы узнали, что правительство мобилизует новых казаков, быть может, с целью натравить против нас, мы сочли за благо удалиться из Екатеринодара в свой отдел.

Решили мы это потому, что не хотели крови, братоубийственной войны, которую хотело устроить наше начальство, натравив солдата на казака, казака на солдата, казака на казака, брат на брата, чтобы потом покрепче сесть на нашу шею, — мы же хотим мира и спокойствия, мы хотим счастья для всех граждан и, поняв, наконец, поведение нашего начальства, которое заставило нас избивать свой народ, жаждущий справедливости и свободы, мы присоединяем свой голос к голосу всей России и требуем:

1. Немедленного созыва Государственной думы на началах всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, так как только такая дума может внести мир и спокойствие в нашу настрадавшуюся родину.

2. Требуем немедленного освобождения людей, пострадавших за дело свободы.

3. Чтобы наш роспуск был узаконен и прочитан при станичных сборах.

4. Удовлетворить нас всеми довольствиями, положенными от казны и войска, а именно: жалованьем, ремонтными, провиантскими, приварочными, фуражными, положенными от города, железной дорогой и обмундировочными деньгами.

5. Чтобы никто из предъявивших эти требования не пострадал — за каждого пострадавшего казака встанет весь 2-й Урупский полк.

Впредь до исполнения указанных требований мы решили оружие оставить при себе.

Второй Урупский полк.

По вынуждению урупцев и в ограждение города разрешил к печатанию и. д. полицмейстера Ромащук.

Майкоп, типография Чернова.»

Такой вот документ…

Который раз перечитываю, и опять — комок к горлу: сколько горя и сколько достоинства!.. Куда потом в нас оно подевалось?!

То есть, дело-то ясное: и натравить брат на брата удалось — не одним, так другим.

И — сесть на шею.

Так с тех пор и сидят…

Но почти никто почему-то не знает об этом документе, в котором, будто в зерне, спрятан будущий росток такого горя великого, такой беды страшной!

А есть ли в нем надежда?

Сколько длилось восстание, сколько за это время натерпелись казаки, о чем только не переговорили, не передумали!..

То ли дело — этот чисто одесский вариант: поорали, помитинговали, угнали за границу корабль и бросили. Заняло-то все-про-все пару недель от силы. Но разговоров-то, разговоров!

О р-революционных моряках. Об этом сумасшедшем лейтенанте Шмидте: выясняется теперь, и действительно — сумасшедшем.

Но кинокартина «Броненосец „Потемкин“» Эйзенштейна свое дело сделала.

Как говорили древние: подвиг — половина дела. Вторая половина — песня о подвиге.

Но горькую эту песню — о казаках 2-го Урупского полка — так никто до сих пор и не спел…

«Что хуже — шутка или брань?»

Пошел со своими четырьмя томами в управление епархией, но Владыки не было, уехал в Калининград, где служил до этого… Отдал книги назвавшей себя Анастасией симпатичной молодой женщине из пресс-центра, а она отдарилась номерком «Майкопского церковного вестника», в котором и напечатана эта статья насчет шуток… строгая!