Газыри

На этот счет промолчал, а о казаках очень коротко стал рассказывать: три самых холодных месяца — с ноября по январь — полк в полном, считай, составе скитался от станицы к станице. Где-то встречали их хлебом солью, а где-то выкатывали навстречу груженую продуктами телегу: возьмите-ка, мол, хлопцы на пропитание и с Богом ступайте мимо… Кубань бурлила: по станицам и в городах шли сходы, на которых предлагалось осудить восставших казаков, призвать их прекратить смуту.

И в самом деле, только в моей Отрадной такой сход собирали трижды, и трижды станичники повторяли одно и то же: либо в станицу должны приехать трое восставших, чтобы рассказать правду о том, что в полку происходит, либо трое станичников должны у урупцев побывать — чтобы узнать все «без брешешь».

В Майкопе жители щедро угощали казаков, но городское начальство предложило не задерживаться… На чем сошлись — в местной типографии им позволили отпечатать свое воззвание.

А в Гиагинской, продолжал рассказывать Анатолию Васильевичу, восстание закончилось. Тамошний священник сочувствовал казакам, полк занял оборону вокруг церкви, но когда по ним ударили из орудия, и снаряд разорвался совсем рядом с храмом, пришла депутация жителей: пощадите, мол, и церковь нашу, и нашу станицу. И казаки — посовещавшись в который раз — наконец-то сдались…

— Обязательно дам тебе прочитать их воззвание, — пообещал Анатолию. — Всегда вожу его с собой: на случай, если осенит, наконец… может быть, если, наконец, пробьет совесть?

Дело, и правда, удивительное: ничего дельного по сути о восстании до сих пор не написано. Когда в преддверии его 90-летия я начал разговор об урупцах с кем-то из кубанских казачьих «генералов», он поморщился: зачем, мол, сегодня упоминать — опять рознь сеять?

Какашки должны быть вместо звезд на погонах у вас, ребятки!

Вот оно, это «ВОЗЗВАНИЕ КАЗАКОВ 2-го УРУПСКОГО ПОЛКА О СВОЕМ ОТКАЗЕ НЕСТИ ПОЛИЦЕЙСКУЮ СЛУЖБУ»:

«Граждане! Обращаемся к вам за справедливым суждением о нашем деле. Мы его делали открыто и хотим, чтобы весь народ русский знал, что как было. Мы остаемся верными слугами его императорского величества государя императора и готовы защищать нашу родину от внешних врагов до последней капли крови. Призванные по мобилизации 22 ноября 1904 г. во время войны с Японией, готовые доказать всему миру свою верность родине, жаждущие сразиться с врагом, мы волей нашего правительства были оставлены внутри России для несения полицейской службы. Слепо повинуясь нашему начальству, мы ревностно исполняли все его приказания: били народ плетьми, разгоняли его прикладами, расстреливали безоружных граждан на улицах, топтали их конями, мы охраняли гостиницы и публичные дома, нас отдавали под начальство городовых, которые распоряжались нами в целях своей выгоды. В холод и голод несли мы службу, но без ропота молчали, думая, что этим исполняем волю государя, но когда манифестом 17 октября наш царь дал русскому народу свободу, когда всем стало ясно, что он хочет облегчить жизнь бедному люду, и когда нашему житью-каторге не стало облегчения, тут-то мы стали понимать, в чем главная суть есть. Начальство наше так устроило, что манифест нас совсем не коснулся, как будто бы мы были турки, а не такие же верноподданные государя императора, как будто бы мы были не сыны родины, не такие же граждане, как и вы, не защитники отечества. А между тем жить нам становилось все хуже и хуже, больше не было мочи выносить. Нам запрещали ходить на митинги, где говорилась правда, нам запрещали под страхом наказания собираться промеж себя, обсуждать свои нужды, а когда мы заявили своему начальству, что нас кормили цвелым хлебом, что в казенных сухарях была шашель, не говоря уже за мясо и горячую пищу, то один из офицеров, Б., сказал с насмешкой, что „вы дома ели хуже, чем мои собаки едят, а тут еще не нравится казенное кушанье“. Нас приравняли к собакам, не посмотрели на нашу просьбу. Нами заменяли лошадей: на нас вывозили конский навоз со двора, как это было в 5-й сотне, лошадей наших кормили прелой осокой, как это было во время пребывания полка в лагерном сборе — в станице Крымской, причем от такой пищи несколько лошадей пали, а многие позаболели. Несколько раз мы заявляли о нашей тяжелой жизни начальству, нам отвечали на наши просьбы обещаниями предать суду, отборной бранью и угрозами застрелить всякого, который осмелится пожаловаться на свое положение, нас заставляли молча оберегать те заведения, где офицеры в весельи проводили время.