Газыри

Сидел, прикрыв ладонью глаза и безмолвно, но очень горестно плакал… о своей ли уже потерянной для русских станице? О себе ли, из-за ненужности давно потерянном не только малою родиной, но и большой…

Но вернемся, однако, к адыгскому этикету, который слабостью своей душевной я тогда, само собою, нарушил… разве черкес должен плакать?

Даже если он приписной, как говорил обо мне старший друг и наставник Аскер Евтых, светлая память ему на земле и покой в райских садах над нею…

Когда все уже выходили из зала — Нурбий заспешил чуть раньше, я шел один — по привычке уступил дорогу перед дверью напиравшему сбоку адыгейцу лет тридцати пяти — сорока, и он прямо-таки с чувством глубокого удовлетворения юркнул перед мной… А мне вдруг сделалось грустно, застарелая печаль сдавила сердце. Наверняка еще грела память о деликатности муфтия, и я не удержался, сказал юркнувшему уже в спину:

— Учат-учат меня черкесы, что старшему непременно надо первым пройти, а я все забываю, сибирская привычка срабатывает: пропускать молодых…

Нет, правда, — о, эта привычка, принесшая мне в свое время в Адыгее столько проблем!

Пропустить впереди себя того, кто моложе, значит — потерять лицо.

А у меня в голове всегда было другое: проходи, парень, проходи — уж я-то, не волнуйся, пройду! Привычка опекать молодых, обретенная на нашей громадной стройке.

Комплекс замыкающего, как назвал я это впоследствии, и который однажды, когда был на чемпионате мира по хоккею в Германии, еще в Западной — это где-нибудь еще в восемьдесят третьем — заставил меня пережить несколько веселых и вместе с тем горьких минут…

К этому времени я уже достаточно хорошо знал себя, а потому, пропуская впереди себя кого-нибудь из этих волчар — поездка в составе группы тренеров и судей была наградой за рассказ «Хоккей в сибирском городе» — говорил:

— Давай-давай… Ну, комплекс у меня. Замыкающего…

Все шли, будто мимо дерева, ребята — палец в рот не клади! Но с одним у меня постоянно возникал как бы некий спор за право пройти последним, и в конце концов он отвел меня однажды в сторонку и негромко сказал:

— У тебя, и правда, мля, комплекс или… ты — тоже, но меня забыли предупредить?

— Что — тоже? — невольно повторил за ним вслед. — О чем забыли предупредить?.. Говорю тебе: комплекс!

— Знаешь, что? — сказал он. — Идти ты тогда в задницу со своим комплексом. И не мешай мне работать, понял? Тут я — замыкающий… или объяснить еще как?

Ну, вот. Оказалось, что я своим «комплексом» мешал человеку в «загранкомандировке» исполнять элементарные служебные обязанности…

А здесь, в Адыгее, выходит, на нарушение «кодекса чести» сам сперва провоцирую, а после укоряю… Сам виноват: держи ухо востро и тут.

…И уже когда перечитывал этот «газырь», вдруг понял, к чему относится заголовок. Вернее — к кому.

Опять подумал, что не мы повелеваем словом, очень часто — оно нами.

Ведь вся похожая на добрую сказку судьба черкеса Хазрета Совмена, который мальчишкою из-за вспышки пороха, подложенного однокашниками в папироску, чуть было не лишился глаз — читать Джека Лондона начинал по книгам для слепых — а после, когда добрые люди вернули зрение, отслужил во флоте, один-одинешенек, аульский романтик, поехал Сибирь посмотреть, Север, поступил в старательскую артель, чтобы заработать на обратную дорогу домой, неожиданно для себя втянулся в изнурительную жизнь золотодобытчика, хлебнул всякого, но, словно жар-птицу, в конце концов «поймал фарт», еще в советские времена стал уже знаменитым, не раз отмеченным уважительным вниманием премьера Косыгина промышленником, а потом рачительным хозяином «Полюса», миллионером и щедрым, уже легендарным в России жертвователем — ведь это и есть жизнь согласно «адыге хабзе».

Кодекса чести горца.

Не знаю, трудно теперь сказать, прав ли Михайло Васильич Ломоносов в отношении всей России, но что «богатство Адыгеи будет Сибирью прирастатъ» — это вроде бы точно!

Облака плывут…

Вышел утром поглядеть на восход, он обещал быть красивым: на востоке уже залегла багровая полоса зари. Разгорится, думаю, вот будет красотища!

Но когда глянул в небо над головой, увидал нечто любопытное: оно было такое, небо, словно недавно по нему прошел мощный пароход… дизель-электроход, что там нынче? Корабль, одним словом.

И вот он прошел, этот корабль, уже превратился в точку где-то вдали, а за кормой все тянется треугольная полоса… Во все небо!

Наверное, пронесся какой-нибудь верховой ветрище?

Во всяком случае, очень похоже, что ты на дне и видишь над собой эту морскую «борозду»…

Вспомнил, как это бывает в Отрадной, когда ты стоишь внизу, в станице, а над тобой несутся облака, несутся стремительно, ветром раздерганные, а в разрывах меж ними видны звезды — тоже как на дне. Но там — на дне долины…

Когда-то в Новокузнецке с помощью Вити Райха и Лени Рамзанова я создавал для себя картотеку с «иглой поиска», и там у меня был раздел: пейзаж, описание природы, что-то такое…

Подумал: для этой картотеки.

А, может, давно бы стоило открыть для того же файл в своей этой машине, в компьютере?

Целый день