Гастарбайтер

На Салютной Рощин снимал квартиру и хотя жил ближе к метро, он не придал этому значения. До вечера было далеко, Вадим ездил по городу, размышляя об Очкарике и предстоящей встрече. «Есть же порядочные люди, сам позвонил. Заберу вечером деньги, а завтра отвезу депутату», – думал он, но на душе его было как-то тоскливо.

Они стояли в центре на светофоре, Вадик, задумавшись, глядел на здание Национального банка, когда услышал настойчивые сигналы позади себя. Давно горел зелёный, машины ехали в обе стороны и только их «ретро» «Жигули» застыли, мешая движению. Взглянув на водителя, он замер на мгновение, умилившись картиной: тот спал, откинувшись на сидении и изо рта его, стекала по подбородку тонкой струйкой слюна. Вадим толкнул приятеля, Чипс посмотрел на него мутным ото сна испуганным взглядом и, приходя в себя, включил скорость.

Чем меньше времени оставалось до назначенного часа, тем больше думал Вадим, что, может, не стоит ехать? Около двадцатки у него было, можно тысяч семь занять у зятя – никуда не денется, даст – и отдать половину, объяснив депутату ситуацию. Быть должным не хотелось, но ехать на встречу с Очкариком хотелось ещё меньше.

***

Зять Вадима индус Манидар Сингх торговал вещами на рынке. Шесть лет назад он спешно выехал из страны, по слухам обвиняемый то ли в убийстве, то ли в изнасилованье. Мать отправила непутёвое чадо к кому-то из дальней родни в Киевской диаспоре, с тремя сотнями «баксов» в кармане. Начинал Манидар, росту, в котором было полтора метра в блейзере и ботинках, продавцом, зазывая на странном языке привычных к подобной публике покупателей. Его вспыльчивый характер проявил себя и здесь. Время от времени он устраивал драки, то с пьяным грузчиком, то с бомжами и синяки не сходили с его смуглого лица.

При помощи земляков ему удалось, за пару лет раскрутится. Тщедушный, но хваткий индус арендовал уже два контейнера, надеясь со временем выкупить их. С Аней, сестрой Вадима, они торговали на соседних точках, познакомились, стали встречаться, а потом и расписались. Аня, моложе брата на четыре года, была такой же рослой, но разница в комплекции не смущала Манидара и он частенько её поколачивал. Она шла жаловаться родственникам и те проводили с родичем воспитательную работу: мать словесно, не стесняясь в выражениях, свояк же прибегал к рукоприкладству.

Пользуясь связями в кругу всё ещё сидевшего «авторитета» Вадим помогал сестре с арендой торговых мест, в крайнем случае, обращаясь к жене сидельца Виталине. Отношения между Витой и мужем мало походили на семейную идиллию – слишком большие деньги крутились в обороте и каждый считал себя их владельцем. За оказываемую зятю помощь, шурин частенько брал у него в долг, который возвращал очень редко.

У Манидара и Ани был мальчик, родившийся почти сразу после свадьбы и к моменту появления второго, (как показало УЗИ), она полностью растворилась в личности мужа, приняла его веру и старательно учила язык. Во время семейных застолий Вадик допытывался у подвыпившей сестры: – Когда чёрные собираются, они о деньгах говорят? Где они наличку прячут?

Но Аня молчала, как партизан на допросе, лишь пугливо оглядывалась по сторонам. Второй ребёнок должен был появиться на свет в первых числах февраля, предыдущего описываемым событиям года. Выпавшее на воскресение утро родов Манидар провёл с супругой. Тёща, Нелли Петровна, звонила ему на мобильный каждые полчаса и, по его словам всё шло к благополучному разрешению. Но когда в очередной раз позвонила, индус, запинаясь и путаясь в словах, огорошил её, сообщив, что ребёнок родился мёртвым. Горе Нелли Петровны было таким же огромным, как океан с родины зятя, который никогда в жизни не видела. Всей душой она уже успела полюбить ещё не родившегося внука, и в горьких слезах излив боль утраты, стала готовиться к похоронам.

Когда они с Вадимом приехали в роддом на Мостицкой, медсестра, поняв, о чём идёт речь, отправила их к дежурному доктору. Какова же была радость и удивление, когда мать с сыном узнали, что родившаяся девочка жива и здорова, а родители попросту от неё отказались.

– Есть заявление роженицы, – сказала миловидная докторша лет тридцати. Бледное лицо с минимумом косметики на фоне белоснежного халата и светлых стен кабинета, освещаемого люминесцентной лампой, делали её похожей на восставшую из хрустального гроба постаревшую царевну.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста. Вы даже не представляете, как часто нам приходится сталкиваться с этим, – устало произнесла врач, и было не понятно, то ли она оправдывается, то ли жалуется им. Но Нелли Петровну мало заботила судьба других малышей, она вчитывалась в подписанное родителями заявление об отказе.

– «Претензий не имею», – прочла она вслух и, посмотрев на сына, разорвала написанное. – Зато мы имеем.

– К нам? – насторожилась доктор.

– Нет, к ним.