Гастарбайтер

Где именно жила его бабушка неизвестно, но в эвакуацию она не уехала. Деньги никто не отменял, и работать по-прежнему было нужно. Жизнь продолжалась, и бабка Лысого отнеслась к невзгодам со свойственным молодости стоицизмом. Был бог и царь, царя свергли, попа прогнали, церковное имущество погрузили на грузовик и увезли, а церковь отдали под склад. Теперь немцы выгнали большевиков, и как оно будет дальше, неизвестно. Царя она не любила, хотя мало что помнила из той жизни. В детской памяти остались только затянутые бычьим пузырём окна их крытой соломой мазанки, да Новогодний праздник, который сельская ребятня подсматривала в барской усадьбе. Одетые снежинками девочки, почему-то она запомнила только их, водили хоровод вокруг украшенной игрушками ёлки и няня со строгим лицом, беззвучно открывая рот, подпевала в такт неслышной музыки, хлопая в ладоши.

Новая власть была строга и сурова, с трудом отличая своих от чужих. Особенно бабушка жалела о хромой кобыле, оставленной уходящей на юг бандой её безлошадному отцу. Папка клячу подлечил, впалые бока округлились, и шерсть заблестела, но комиссар занявшей село Красной дивизии экспроприировал животное, как бандитскую собственность. Потом Советская власть научила читать и писать, дала ей жильё и работу, но лошадь-бандитку было жаль до сих пор.

Перед войной у неё были муж и ребёнок. В тридцать девятом супруга призвали в армию, и она увидела его только раз, после Финской. Он рассказывал про ожесточённое сопротивление чухонцев, о котором не писали в газетах. Против Красной армии воевала вся страна, даже старухи, привязавшись ремнём к дереву с сумкой патронов и сухарей, с удивительной точностью сверху били наших солдат, наступавших по глубокому снегу. Побыв неделю, муж уехал, и больше его она не увидела. А ребёнок… Мальчика назвали Альбертом, он родился за год до войны и рос вполне здоровым малышом. Через город шли потоком к границе эшелоны с оружием и солдатами; на станции не молодой красноармеец заметив их из вагона, вдруг сказал сослуживцам, глядя на Алика: – Этот мальчик не увидит войны, – через месяц сын заболел воспалением лёгких и умер.

И так, работать было нужно и бабка нашего героя, тогда молодая женщина, устроилась уборщицей в комендатуру, делая, что и раньше – мыла полы, стирала пыль с портретов и бюстов фашистских вождей, сменивших Ленина со Сталиным. В их город с фронта после ранения перевели высокого, рано поседевшего майора. В ладно сидящей чёрной форме с двумя блестящими молниями в петлицах и мёртвой головой на тулье фуражки он сам казался вестником смерти, но человеком был неплохим. К тому же бегло говорил по-русски. Во время уборки его отдельного кабинета она находила на столе то плитку шоколада, то хлеб или кусок сала.

Она сама не поняла, как влюбилась в него и, осознав это, разревелась, плача навзрыд горькими бабьими слезами. Оплакивая поломанную войной судьбу. Голосила о том, чего ещё не случилось, но что неминуемо должно было произойти. Она пыталась бороться с собой, говоря, что он враг и пришёл уничтожить их. – Вр-а-ак, вр-а-ак, – каркала ворона, словно пыталась предупредить, но все доводы разума заглушал зов сердца. Женщина старалась не встречаться с ним, но у судьбы на их счёт были свои планы.

Майор вышел из кабинета, повесив китель на спинку стула. Опустив ведро со шваброй, она не удержалась и, взяв его в руки, стала нежно баюкать, словно живое существо. От формы пахло табаком и одеколоном, ощутив чьё-то присутствие, женщина подняла глаза и увидела в дверном проёме майора. Он стоял, молча глядя на неё умными глазами, в них не было насмешки, презрения или ненависти, только бесконечная усталость, тоска и одиночество.

В сорок втором у них родилась девочка, а ещё через год, когда линия фронта, оттолкнувшись от Москвы, неотвратимо возвращалась к их городку они уехали в Германию, где в самом конце войны родился отец Лысого. Официально оформить отношения они не могли и жили, как сейчас принято говорить гражданским браком, в родовом замке Найдштайн под Мюнхеном, построенном его предками ещё в шестнадцатом веке. Он ездил на службу, комиссованный после ранения и небольшой взятки, разрываясь между семьёй и работой.

В сорок седьмом бедовая бабка вернулась с детьми, затосковав по дому, казалось, о ней давно забыли, и ворошить прошлое ник-то не будет. Но Советская власть простить запретной любви не могла, ведь поломка одного винтика может отразиться на всём отлаженном механизме, и она растворилась среди миллионов узников ГУЛАГА. А детей немецкого офицера и изменницы Родины отдали в детдом, поменяв паспортные данные.

В личном деле отца Лысого хранилось маленькое чёрно-белое фото, где хорошо одетая женщина с растерянной улыбкой держала на руках годовалого малыша. Рядом стоял высокий мужчина в гражданском костюме, с военной выправкой и волевым лицом, держа за руку похожую на него девочку лет пяти. На выпускном вечере директор детдома, не глядя в глаза, протянул документы и, пожав руку, сказал: – Счастливого пути.