В трясину смерти.
Значит, утонула!
Да, утонула, утонула.
Офелия, тебе довольно влаги,
И слезы я сдержу; однако все же
Мы таковы: природа чтит обычай
Назло стыду; излив печаль, я стану
Опять мужчиной. — Государь, прощайте.
Я полон жгучих слов, но плач мой глупый
Их погасил.
Идем за ним, Гертруда.
С каким трудом я укротил в нем ярость!
Теперь, боюсь, она возникнет вновь.
Идем за ним.
Акт V
Разве такую можно погребать христианским погребением, которая самочинно ищет своего же спасения?
Я тебе говорю, что можно: и потому копай ей могилу живее; следователь рассматривал и признал христианское погребение.
Как же это может быть, если она утопилась не в самозащите?
Да так уж признали.
Требуется необходимое нападение;72 иначе нельзя. Ибо в этом вся суть: ежели я топлюсь умышленно, то это доказывает действие, а всякое действие имеет три статьи: действие, поступок и совершение; отсюда эрго73: она утопилась умышленно.
Нет, ты послушай, господин копатель…
Погоди. Вот здесь тебе вода; хорошо; вот здесь тебе человек; хорошо; ежели человек идет к этой воде и топится, то хочет не хочет, а он идет; заметь себе это; но ежели вода идет к нему и топит его, то он не топится; отсюда эрго: кто неповинен в своей смерти, тот своей жизни не сокращает.
И это такой закон?
Вот именно: уголовный закон.
Хочешь знать правду? Не будь она знатная дама, ее бы не хоронили христианским погребением.
То-то оно и есть; и очень жаль, что знатные люди имеют на этом свете больше власти топиться и вешаться, чем их братья-христиане. — Ну-ка, мой заступ. Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики: они продолжают ремесло Адама.
А он был дворянин?
Он первый из всех ходил вооруженный.74
Да у него не было оружия.
Да ты кто? Язычник, что ли? Как ты понимаешь писание? В писании сказано: «Адам копал»; как бы он копал, ничем для этого не вооружась? Я тебе еще вопрос задам: если ты ответишь невпопад, то покайся…75
Ну, валяй.
Кто строит прочнее каменщика, судостроителя и плотника?
Виселичный мастер; потому что это сооружение переживет тысячу постояльцев.
Твое словцо мне нравится, скажу по правде; виселица — это хорошо; но только как это хорошо? Это хорошо для тех, кто поступает дурно; а ты вот поступаешь дурно, говоря, что виселица построена прочнее, нежели церковь; отсюда эрго: виселица была бы хороша для тебя. Ну-ка, начинай сначала.
«Кто прочнее строит, чем каменщик, судостроитель и плотник?»
Да, скажи, и можешь гулять.
А вот могу сказать.
Ну-ка!
Нет, черт, не могу.
Не ломай себе над этим мозги; потому что глупый осел от колотушек скорей не пойдет, а ежели тебе в другой раз зададут такой вопрос, скажи: «могильщик»; дома, которые он строит, простоят до судного дня. Вот что, сходи-ка к Йогену,76 принеси мне скляницу водки.
«В дни молодой любви, любви,
Я думал — милей всего
Коротать часы — ох! — с огнем — ух!77 — в крови,
Я думал — нет ничего».
Или этот молодец не чувствует, чем он занят, что он поет, роя могилу?
Привычка превратила это для него в самое простое дело.
Так всегда; рука, которая мало трудится, всего чувствительнее.
«Но старость, крадучись, как вор,
Взяла своей рукой
И увезла меня в страну,
Как будто я не был такой».
У этого черепа был язык, и он мог петь когда-то; а этот мужик швыряет его оземь, словно это Каинова челюсть, того, что совершил первое убийство! Может быть, это башка какого-нибудь политика, которую вот этот осел теперь перехитрил; человек, который готов был провести самого господа бога, — разве нет?
Возможно, принц.
Или придворного, который говорил: «Доброе утро, дражайший государь мой! Как вы себя чувствуете, всемилостивейший государь мой?» Быть может, это государь мой Такой-то, который хвалил лошадь государя моего Такого-то, рассчитывая ее выпросить, — разве нет?
Да, мой принц.
Вот именно; а теперь это — государыня моя Гниль, без челюсти, и ее стукает по крышке заступ могильщика; вот замечательное превращение, если бы только мы обладали способностью его видеть. Разве так дешево стоило вскормить эти кости, что только и остается играть ими в рюхи? Моим костям больно от такой мысли.
«Лопата и кирка, кирка,
И саван бел, как снег;
Ах, довольно яма глубока,
Чтоб гостю был ночлег».