Гадюка в сиропе

– Вот видишь, – констатировал Юра, – не сегодня-завтра малыша пришлют назад, и что дальше?

А действительно, что?

– И с Лизой, – продолжал настаивать Грызлов, – с Лизой как?

– Я оформлю опеку.

– Тебе не разрешат. Во-первых, ты не родственница, а во-вторых… Ну-ка, ты где работаешь?

– У Лены в экономках.

Он рассмеялся:

– Официально оформлена?

– Нет.

– Значит, душа моя, для государственных органов ты являешься праздной дамой, существующей неизвестно на какие средства. Таким детей не дают.

– Но…

– А вот если ты покажешь книгу, где на титульном листе будет значиться твоя фамилия, то это другое дело. Подвиньтесь и снимите шляпу, поскольку перед вами популярная писательница, птица редкой породы. И если ты с детективом под мышкой явишься в Министерство образования или, не знаю, куда следует обращаться, чтобы усыновить ребенка, и скажешь, что хочешь пригреть в своей семье дочь лучшей подруги, осужденной за убийство, то тебе, даме-писательнице, сделают исключение. И Лиза останется с тобой на законных основаниях.

Я молчала, с трудом переваривая информацию.

– Да еще деньги пойдут, – искушал Грызлов. – Лене оставим.

– Но романов только двенадцать, и они скоро кончатся! Знаешь, как Кондрата выпускали? По книге в месяц. Запас только на год! И потом, у каждого писателя свой стиль, неужели никто ничего не заподозрит?

Юра улыбнулся:

– Слышала, был такой Миронов?

– Конечно, столп детективного жанра, еще при Советах пользовался бешеным успехом, только он умер примерно год назад.

– А книги все выходят…

– Ну, наверное, как у Кондрата, остались рукописи…

– Нет, – покачал головой Юра, – просто пишет другой, и никто ничего не заподозрил. Люди доверчивы, обмануть рынок легко.

– Вдруг Лену отпустят? Представляешь, какой скандал поднимется?

– Господи, – он вышел из себя, – да никогда ее не отпустят, потому что она убила мужа, понимаешь, она, больше некому. Или ты все еще ищешь мифического Емельяна Пугачева? А насчет количества книг не волнуйся, главное, удачно стартовать. За двенадцать месяцев я напишу пять повестей и дальше продолжу работать.

– Ну зачем тебе книги Кондрата, если ты сам пишешь, и потом, их же можно опубликовать под именем Разумова и получить деньги. Да Миша Галин от радости скончается, когда я скажу о рукописях.

– Галин – негодяй, а их издательство – сборище жадин, не понимающих, что автору нужно достойно платить, чтобы он спокойно занимался литературным трудом. Ломовую лошадь следует хорошо кормить, – серьезно сказал Юра, – а если расскажешь Мишке о рукописях, он моментально схватится и опубликует, естественно, все, только денег Лиза не получит ни копейки!

– Почему?

– Потому. Она несовершеннолетняя. Галин, естественно, выпишет денежек для вдовы раз в пять меньше, чем дал бы Кондрату, и честно положит их на сберкнижку. Теперь соображай, что случится с рублями через десять-пятнадцать лет, когда Ленка выйдет! Мы же с тобой получим кругленькую сумму, ты сумеешь дать Лизе образование да еще отложишь Ленину долю в долларах. А бакс, он и в Африке бакс, при всех режимах и перестройках. Понятно?

– Ну почему ты так уверен, что Лену осудят? И потом, Степан Разин вовсе не мифическая фигура, я нашла его мать, вернее женщину, воспитавшую парня, Раису Андреевну и…

Я уже собралась сообщить о смерти Степана и своих подозрениях по поводу Андрея, как Юра вновь стукнул кружкой о стол. На этот раз кружка развалилась на два почти одинаковых куска.

– Да выбрось ты эту дурь из головы! – крикнул Грызлов, но тут прозвенел звонок в дверь.

Это вернулась из школы Лиза, вместе с ней влетела Маша Гаврюшина, и девочки принялись с упоением тормошить Пингву с Рамиком, быстро рассказывая о школьных новостях. Юра еще с полчаса сидел, пил кофе, потом Маша Гаврюшина, узнав, кто перед ней, с радостным визгом понеслась к метро и вернулась, держа сразу два романа Андрея Малькова. Грызлов поставил автограф и откланялся. В прихожей он поцеловал мне руку и прошептал:

– Евочка, не бойся, молодые капитаны поведут наш караван!

Дверь хлопнула, я осталась в прихожей, держа в руках вызывающе роскошный поводок Рамика. Последняя фраза, сказанная Юрой, подействовала на меня, словно удар тока. Перед глазами моментально возникла картина.

Раннее утро, я собираюсь в школу, натягиваю форменное платьице и только что выглаженный фартук. На кухне мама готовит геркулесовую кашу, запах горячей овсянки разливается по коридору. В ванной бреется папа. Я подхожу и смотрю, как бритва медленно убирает с его лица горы белой пены. Отец ловко орудует станком и поет:

Буря, ветер, ураганы,

Нам не страшен океан,

Молодые капитаны

Поведут наш караван.

Потом он замечает меня, поворачивается и спрашивает:

– Ну? Что такой унылый, Рыжик, опять горло болит?

– Контрольная по арифметике, – бормочу я и утыкаюсь головой в его теплый живот. От отца пахнет одеколоном, мылом и чем-то родным, страшно приятным, папятиной, как говорила я в детстве.

– Ничего, Рыжик, не дрейфь, – ободряет меня он и опрыскивает лицо остро пахнущим «Шипром», – не бойся, молодые капитаны поведут в бой караван!