Гадюка в сиропе

– Прекрасно. Безобразник и хулиган. Мой сын от него натерпелся. Мы даже жаловаться ходили к директору, чтобы мальчишку из нашего класса перевели, сам не учится и другим не дает. Только ничего не вышло, слава богу, в восьмом классе он ушел в какое-то ПТУ, то ли на шофера учиться, то ли на слесаря. А по мне, если честно сказать, Людка, мать его, врала. Бандит он стал, самый натуральный.

– С чего вы так решили?

– По ночам приезжал на роскошной машине, а в руках пакеты из супермаркета.

– Ну и что?

– Так в 1991 году! Помните, какие жуткие цены тогда в этих магазинах были? Простому человеку не подступиться, только бандиту.

– А мать его жива?

– Людка? Спилась совсем и померла. А вам зачем? И вообще, кто вы?

Отчего-то мне стало жарко и тоскливо. Бегаю, бегаю по городу, пытаясь помочь Лене, и все время налетаю на покойников, просто отчаянье берет. Наверное, от расстроенных чувств я вытащила из сумочки красивое бордовое удостоверение с золотыми буквами ФСБ на обложке, купленное мной за пятьдесят рублей в переходе между станциями «Тверская» и «Чеховская», и весьма агрессивно рявкнула:

– Агент Романова.

– Ой, – пискнула тетка и отпустила собачку.

Обрадованный Снаппи подскочил ко мне и моментально вырвал из рук так и не зажженную сигарету.

– Ваше имя, фамилия, отчество, – потребовала я.

– Лимонова Алла Марковна, – пробормотала сплетница.

– Пошли, – велела я.

– Куда?

– К вам домой, разговор есть.

Уж не знаю, какой женой и матерью была госпожа Лимонова, но кофе она варила отличный. Первый раз меня угостили не растворимой бурдой из железной банки, а ароматным кофе из натуральных зерен. Впрочем, Алла Марковна обладала еще одним, бесценным для меня качеством – редкой болтливостью. Нужно было только сидеть тихо, фильтруя невероятное количество информации, выливаемой на голову.

Казины, мать и дочь, въехали в дом в 1976 году, обменялись квартирами с супружеской парой, проживавшей тут раньше. Алле показалось, что женщины знавали лучшие времена. Во всяком случае, три не слишком большие комнаты они забили дефицитной мебелью, застелили коврами и водрузили на потолке хрустальные чешские люстры. Потом Люда родила без мужа. Соседки почесали языками и успокоились, на дворе не XVIII век, в доме полно одиноких мамаш. Не успел Андрюша пойти в садик, как скончалась его бабушка, мать Люды, и девчонка осталась одна.

– Уж не знаю, – тарахтела Алла Марковна, подвигая поближе ко мне коробку конфет «Птичье молоко», – сколько лет Людке было. Она всем говорила, что двадцать, но мне казалось – нет и восемнадцати. Небось годков в пятнадцать забеременела. Ну куда такой ребенка?

А и правда, куда? Люде хотелось веселиться, сбегать на дискотеку, в кино. Пока была жива мать, девчонка ни в чем себя не ограничивала, а после ее смерти стало худо. Пришлось сдать Андрейку в круглосуточный садик и устроиться на работу в овощной магазин продавцом. Тяжелая, а по тем временам просто собачья профессия. Гнилая картошка, завядшая капуста, злые покупатели, очереди. Никакие перчатки не спасали Людочкины маленькие ручки, и они через три месяца превратились в красные, распухшие клешни. Да еще ее поставили торговать на улицу в самый мороз, шел ледяной декабрь. Покупатели лаялись, хватали товар и разбегались по теплым квартирам, а бедная Людочка подпрыгивала на месте в огромных валенках и солдатском тулупе грязно-белого цвета. После тяжелой смены она возвращалась в пустую квартиру, где никто не встречал ее с горячим ужином. И уж совсем плохо было по пятницам. Приходилось забирать домой Андрюшу. Шкодливый мальчишка не давал ей ни минуты покоя, носился с гиканьем по квартире, а по утрам в субботу и воскресенье, когда Люде страшно хотелось поспать подольше, он вскакивал ни свет ни заря и начинал плакать, не найдя на столе привычную кашу. Словом, никакой радости ребенок ей не доставлял, одни заботы. Ему нужно было постоянно покупать ботинки, и он без конца рвал брючки. К тому же, как все садовские дети, Андрюша часто болел то ангиной, то воспалением среднего уха, то ветрянкой или коклюшем. Через год после смерти матери Людочка от тоски начала пить, появились соответствующие кавалеры, и она стала забывать Андрюшу в садике. Пьяные драки, мат, приезд милиции – таким было детство мальчика.

Неудивительно, что он вырос хулиганистым, несдержанным на язык, драчливым. Курить начал, кажется, в первом классе. А вот к бутылке никогда не прикладывался. Более того, став старше и бросив школу, он стал воспитывать мать, отнимал у нее выпивку, выкидывал из дома ее приятелей-пьянчуг. Пару раз спустил мужиков с лестницы, одному сломал ногу… Мало-помалу к Людке перестали шляться бесконечные компании.

Ну кто бы мог подумать, – сплетничала Лимонова, – ну кто бы мог предположить, что этот бандит будет так заботиться о матери? Ведь ничего хорошего от нее он не видел, только брань да колотушки! И поди же ты! Тут всю душу в ребенка вкладываешь, а он морду воротит при твоем появлении. А здесь! Чего он только не делал, чтобы Людку от пьянства вылечить! И в больницу клал, и частника нанимал, и куда-то в Рязань возил…