– Я же сказал, – выдохнул Стефан. – Что-то мертвое.
Мне было почти приятно, что его голос растрескался так же, как и мой. Он на ощупь отложил катушку, оперся на плиту и, вновь прислушавшись – пара-тройка попугаев еще металась где-то за лесами – громко сказал:
– Рано.
Я посмотрел на, затем
– Иду на хтонь, – хмыкнула она.
Стефан обернулся:
– Остальные пусть подождут снаружи.
Переводя взгляд с него на нее и обратно, я вдруг со смутной тревогой пожалел, что перешел за алтарную плиту, как он попросил. Теперь я был дальше всех от выхода.
– Что теперь? – повторил я. – Когда все искры у тебя.
– Я мог бы исполнить их волю, – сказал Стефан. – Если бы хотел того же.
– То есть… Ты знаешь, какой у искр предикат? Знал все это время?
–
Стефан вернулся к госпоже М., свел края блузки и принялся методично застегивать ее.
– Искры – результат декомпозиции. Декомпозиция – производная убийства. Убийства, – с нажимом повторил он, продевая очередную пуговицу, – живого разумного существа. Со своими чаяниями, реакциями и, без сомнений, планами на будущее. Чего оно могло хотеть за мгновение до гибели?
Я растерянно следил за его пальцами, за исчезающим в ткани блеском скотча.
– Не умирать?
Стефан издал звук, тот самый звук из прошлого, на который не имел выражения лица. Сейчас, чужого – тем более.
– Если бы сердце последней функции выдержало удар, троица выжила бы. Но оно не смогло сохранить физическую целостность. Это и стало причиной гибели, в биологическом смысле. Останки запечатлели в мгновении волю своего хозяина, но преобразовали сообразно усеченным возможностям новорожденных объектных структур. Перевели с разумного на неразумный. С живого на предметный. Если грубо.
Он замолчал, продевая в петлю последнюю пуговицу, сметая с ткани не то складку, не то каменную пыль.
– Быть целым… – прошептал я.
– Есть воля насильно разъединенных частей.
– Но тогда… Получается… Чтобы исполнить предикат искр, их надо просто… Соединить? Мы можем сделать это? Прямо сейчас? Вернуть им целостность?
– Я сказал: я не хочу того же.
– Я хочу! Я могу сделать!
Стефан поднял на меня пристальный заполярный взгляд:
– Мне это неинтересно.
Нимау обходила нас медленно, по кругу, но сейчас это волновало меня в последнюю очередь.
– Поведение искр определено конкретным предикатом. И вот, сколько с ним вышло проблем. Если исполнить его, объединив части в целое, мы вернем в мир сердце троицы. Это опасно. И попросту глупо. Оно должно остаться там, где ему место – в мифах и редких воспоминаниях.
– Но троица мертва… – свистяще выдохнул я.
– Я тоже, – напомнил Стефан. – Но вот мы оба здесь.
Я не знал, что ответить. Он и не ждал. Молвил:
– Поднимайся.
Госпожа М. послушно села на плите. Лицом к нему, спиной ко мне. Нимау в стороне тихо хмыкнула.
– Что с городом? – спросил он, услышав.
– Архонты расчехлили резервные источники, – не приближаясь, ответила она. – Электроснабжение восстановлено в центральных районах, но на юге по-прежнему тьма. В новостях вещают об аварии. От башен веет бешенством.
Стефан сунул руку в карман, вытащил оттуда горсть света. Ссыпал на плиту справа от госпожи М., и горсть распалась на две щепоти. Он повторил это, с другим карманом, с другой стороной. На алтарь, сияя, легли все четыре искры. Я смотрел на них и из миллиона недоступных пониманию вещей знал лишь одну: это не стоило того. Гибель Обержинов, Алисы, того парня в чайном магазине…
– Если это был ты, – сдавленно начал я. – Сейчас – ты. Тогда кто это был три года назад? Кому Феба с Константином везли искру?
Стефан подал руку госпоже М., помогая спуститься.
– Я не помню, – сказал он. – В том смысле, что я знаю, кто это был, но не помню, как они выдали себя. Это осталось на прошлом носителе.
Носителе, бездумно вторил я. Ариадна тебе, черт возьми, не какой-то носитель. Но Стефан отмахнулся от моих мыслей, как от дыма ранее.
– Госпожа-старший-председатель.
Я попытался удивиться. Не вышло.
– Госпожа-старший-председатель стояла за ними. Но дело было не в искре. Она использовала ее как приманку, маскирующий довод, чтобы они чувствовали себя в безопасности в союзе с ней. Едва ли они согласились бы на сделку, узнай настоящую цену убийства своих контрфункций.
– Но что еще нужно было госпоже-старшей-председателю? – растерялся я. – Если не искра? Она же так много…
Я осекся, вспомнив искаженное лицо Фебы. Клубы удушливого дыма. Картинку с экрана узи, проступившую сквозь него.
– Ты… Имеешь в виду их ребенка?
– Это не было ребенком, – возразил Стефан. – Это был атрибут. В эволюционно устаревших структурах. Но да, если бы тело Фебы завершило его создание, будучи функцией Дедала, он принадлежал бы Дедалу. Что-то в картине мира госпожи-старшего-председателя требовало этого не допустить.
– Но он… Он был живым. Ты же видел…