Фулгрим

Примарх шагнул назад ко входу в Анвиллариум и положил руку на плече астропата Кистора. Могущественный примарх затмил человека и эта близость,казалось, вызвала у астропата боль.

Феррус Магнус протянул руку и Сантор выступил вперед, протянув молот. Примарх, принял свой молот и высоко поднял его над головой, словно то не весил вообще ничего.

- Мы больше не будем сражаться в одиночку! –крикнул Феррус Манус. – Кистор сказал мне, что его голоса поют о скором прибытии моего брата. Через неделю Гордость Императора и флот 28й экспедиции прибудут и мы вновь будем сражаться рядом с нашими братьями из Детей Императора!

7 Будут и другие океаны Восстановление Феникс и Горгон

ОН НАЧАЛ откалывать от мрамора небольшие, предварительные осколки, но чем больше он чувствовал уверенность в своей правоте, тем сильнее чувствовал злость по отношению к Беке Кински. Он нашёл себя рубящим мрамор, словно дикое животное. Остиан выдохнул несвежий воздух через дыхательную маску и отошёл от мраморного блока, прислоняясь к окружающим его металлическим лесам.

Мысль о Беке заставила его сдавить рабочее зубило, он сжал челюсти от злости. Работа над скульптурой шла не так гладко, как ему бы хотелось. Линии выходили более угловатые и резкие, чем обычно, но он не мог помочь себе, горечь была слишком большой.

Он вспомнил день, когда они с Сереной шли, взявшись за руки к посадочной палубе, их обуревали радостные и беззаботные мысли, ведь они вскоре откроют новый мир вместе. Коридоры Гордости Императора возбуждённо гудели, узнав про победу Детей Императора на Лаэране или, если называть официально, на Двадцать Восемь Три.

Серена пришла, чтобы разделить с ним мгновение, когда разнесётся новая весть, одетая в потрясающее платье, которое, был уверен Остиан, не подходило для пребывания в мире, где поверхность полностью состояла из воды. Они смеялись и шутили, когда проходили через невероятные, высокие галереи судна, присоединяясь к всё большему количеству летописцев, чем ближе они подходили к посадочной палубе.

Было хорошее настроение, художники и скульпторы смешались с писателями, поэтами и композиторами в счастливой толпе; Астартес в броне сопровождал их к их транспортам.

- Нам так повезло, Остиан, - пробормотала Серена, когда они пробирались к огромным, позолоченным дверям.

- Почему? - спросил он, слишком увлечённый праздничной атмосферой толпы, чтобы заметить зловещий взгляд Беки Кински, направленный ему в спину. Он, наконец, мог увидеть океан, и сердце его подпрыгнуло в груди при мысли о такой поразительной вещи. Он успокаивал себя, помня труды суматуранского философа, Салонума, который говорил, что истинное путешествие состояло не в поиске новых видов, но в наличии новых глаз, чтобы видеть их.

- Лорд Фулгрим ценит важность того, что мы делаем, дорогой, - объяснила Серена. Я слышала, что в некоторых экспедициях для летописцев считается удачей увидеть воина Астартес, не говоря уже о путешествии на поверхность приведённого к согласию мира.

- Хорошо, но это не так, ведь Лаэр уже не враждебны, - сказал Остиан. От них ничего не осталось, они все мертвы.

- И это хорошо! Я слышала, что Воитель еще ни разу не пустил ни одного своего летописца на поверхность Шестьдесят Три Девятнадцать.

- Я не удивлен, - сказал Остиан. Говорят, что там все еще оказывается сопротивление. Таким образом, я могу предположить, почему Воитель никому не разрешил спускаться вниз.

- Сопротивление, - усмехнулась Серена, - Астартес скоро подавят его. Что могло случиться? Разве ты не видел их? Они как боги! Неукротимы и бессмертны!

- Я не знаю, - сказал Остиан, - я слышал, некоторые слухи в Ла Венеции о нескольких ужасных несчастных случаях.

- Ла Венеция, - с презрением воскликнула Серена. - Ты должен бы знать, лучше не верить тому, что ты услышишь в этом гадюшнике, Остиан.

Это, по крайней мере, было верно, подумал Остиан. Ла Венеция была частью корабля, которую Дети Императора отвели летописцам, большой зал на верхних палубах, который служили местом развлечений, пиров, выступлений и отдыха. Во время боевых действий Остиан проводил вечера там, беседуя, распивая спиртное и обмениваясь заметками с товарищами по искусству. Идеи лились рекой, возбуждение одолевало его от пребывания в атмосфере, где фонтанировали замыслами и оживлённо спорили. Каждый раз они приобретали некоторую странную новую форму, которую её создатель еще не постиг; и это просто опьяняло.

Да, Ла Венеция способствовала рождению идей, но когда вино лилось рекой, это был и рассадник скандалов и интриг. Остиан знал, что невозможно было поместить много людей от искусства в одном месте, не создав при этом множество сплетен, часть, несомненно, верных, но многих дико неточных, клеветнических и откровенно безумных.

Но в историях, которые ходили о свирепости сражений на Лаэране, была правда. Некоторые люди говорили о трёхстах убитых Астартес, но другие увеличивали это число до семисот.