Фрунзе

«Это трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слово: «Прощай, жизнь! Свобода, прощай!» Дальше звон цепей и кандалов делается все тише и тише. Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и все стихнет. Сидят ребята и гадают: «Чья же очередь завтра ночью? Вот уже пятого увели!» Слез было немного. Деревянное лицо смертника, стеклянные глаза, слабая поступь — вот и все».

Фрунзе не принадлежал к тем людям, которые способны замкнуться в себе, не замечать вокруг человеческих страданий. Он всегда умел находить слова нужные, непреложные, действовавшие на других с такой силой потому, что за ними чувствовалась убежденность, глубокая искренность. Но в эти дни и он иногда чувствовал свою беспомощность. Чем может он утешить товарища, перед которым витает ужасный призрак виселицы.

Вступив в партию большевиков и отдав себя целиком борьбе за торжество ее идеалов, Фрунзе никогда не сомневался в конечной победе. Не каждому участнику борьбы дано вкусить плоды победы. Борьба требовала жертв. Фрунзе был свален врагом, но борьба продолжается, и победа рабочего класса несомненна. Очень жаль, конечно, что он не будет участником праздника победы. Сознание собственного поражения не могло поколебать мужества Фрунзе. Но окружавшие его товарищи — по камере смертников — не обладали такой закалкой. Эти настроения окружающих, а частью и свои собственные, вылились у Фрунзе в стихотворении, быть может единственном, написанном им.

Северный ветер в окно завывает,
Зданье тюрьмы все дрожит,
В муках отчаянья узник рыдает.
Вот ему грезится образ любимый,—
Тихо склонилась с улыбкою милой,
Мягко коснулась рукою чела:

   «Спи, моя детка, спи, мой любимый,—
   Слышит он голос родной,—
   Скоро конец всем мученьям, родимый*
   Скоро уж, скоро ты будешь со мной».

Северный ветер все свирепеет,
Хочет он крышу сорвать.
Мертвого лик на подушке белеет —
Больше не будет страдать.

Суд, стремясь во что бы то ни стало отправить Фрунзе на виселицу, допустил ряд грубых ошибок: не дал защитнику Фрунзе своевременно ознакомиться с делом, не известил его о слушании дела, отказал в вызове свидетелей.

Кроме того, судебная расправа вызвала возмущение не только среди рабочих, но и среди интеллигенции, у которой Фрунзе пользовался популярностью.

Защита подала кассационную жалобу в главный военный суд.

Фрунзе об этом не знал.

Прошло более месяца. Все так же по утрам раздавался страшный крик: «Прощайте, товарищи!», все так же печально замирал звон кандалов в коридоре.

На воле чувствовалось дыхание весны. Сквозь тюремную решетку проникали лучи солнца, доносилось щебетание птиц. Люди метались по камере и, усталые, впадали в полузабытье.

Фрунзе сидел за книгами. Уложив поудобнее кандалы, он читал и делал выписки.

Достигнув значительных успехов в изучении английского языка, Фрунзе стал штудировать «Политическую экономию в связи с финансами» Ходского, «Введение в изучение права и нравственности» Петражицкого.

Соседи по камере с изумлением смотрели на него.

— Никак он палачам хочет прочесть лекцию о праве и нравственности?

Через два с половиной месяца ожидания казни дверь камеры распахнулась, и надзиратель крикнул:

— Фрунзе, в контору!

Так обычно вызывали смертников, для которых уже был построен эшафот.

Фрунзе подумал: «Ожидание кончилось. Теперь смерть».

Выходя из камеры, он крикнул:

— Прощайте, товарищи! Меня ведут повесить...

Тюрьма загудела:

— Палачи! Убийцы!

— Прощай, дорогой товарищ!

Фрунзе привели в тюремную канцелярию. Там он увидел защитника.

— Михаил Васильевич, спешу вас порадовать — приговор отменен.

Фрунзе недоверчиво посмотрел на защитника.

— Зачем вы меня успокаиваете, обманываете... Я не мальчик, да и не хочу этого.

Когда пришел тюремный кузнец и расковал кандалы, Фрунзе удивленно спросил:

— Значит, я могу еще жить?

Судебная процедура была нарушена настолько грубо, что высшим судебным инстанциям пришлось отменить приговор. Главный военный суд был так зол на председателя суда, не сумевшего по всем «правилам» сразу же послать Фрунзе на виселицу, что закатил ему выговор: «Председательствовавшему по настоящему делу военному судье — генерал-майору Милкову за допущенные нарушения об’явить выговор».

Над Фрунзе назначили новый суд.

Царское правительство делало все, чтобы на этот раз его жертва не вырвалась. Военный прокурор генерал-майор Домбровский подал главному военному прокурору рапорт, в котором, между прочим, писал:

«Признавая необходимым... лично поддержать обвинение по делу Михаила Фрунзе... прошу ваше высокопревосходительство разрешить мне выехать в гор. Владимир, где будет открыт временный военный суд для рассмотрения сего дела».