Фридрих Ницше

У нас нет никакого письменного доказательства его задушевной тоски, никакого письма или заметки, которые давали бы нам подобное впечатление; но будем и в его молчании видеть молчаливое признание своей скорби и унижения, разве они не очевидны для нас? У Ницше всегда было желание написать классическое произведение, историческую книгу, систему или поэму, достойную древних эллинов, выбранных им в учителя, но этой тщеславной мечте он не мог дать форму. В конце 1883 года он сделал почти безнадежную попытку; изобилие и серьезная глубина его заметок помогают нам судить об интенсивности его оказавшейся совершенно бесплодной работы. Он не в силах ни основать своего нравственного идеала, ни написать трагическую поэму: одновременно он видит неосуществимость двух своих произведений и чувствует, что улетает его мечта. Он видит себя только несчастным человеком, способным на слабые усилия, на лирические песни и жалобные крики.

Грустно начался для него 1884 год. Случайно выпавшие ясные январские дни немного придают ему силы, и он, неожиданно для самого себя, импровизирует; в его импровизации нет ни города, ни народа, ни законов; в ней только беспорядочные жалобы, призывы и отрывки нравственных положений, и все это кажется уже остатками, развалинами великого произведения. Это третья часть «Заратустры». Пророк, как и Фр. Ницше, живет одиноко в горах; говорит только с самим собою; он мечтает и забывает, что он одинок; он угрожает человечеству и убеждает его; но люди не боятся и не слушают его. Он проповедует им презрение к общепризнанным добродетелям, культ храбрости, любовь к силе и грядущему поколению. Но он не спускается вниз к людям, и никто не слышит его предсказаний; он грустен и жаждет смерти. Тогда является Жизнь, которая узнает о его желании и возвращает ему мужество.

«О, Заратустра, говорит богиня, не щелкай так бичом, это невыносимо. Ты прекрасно знаешь, что шум прогоняет мысли, а меня только что посетили такие нежные мысли. Послушай меня, ты недостаточно верен мне, ты любишь меня не так сильно, как об этом говоришь; я знаю, что ты хочешь покинуть меня».

Заратустра выслушивает этот упрек, улыбается и медлит с ответом.

«Я сознаюсь, — отвечает он, наконец, ~ но ты знаешь это так же хорошо, как и я сам…»

Он наклоняется к богине и шепчет ей на ухо, и мы угадываем его тайные речи: «Не все ли равно, что я умираю, — говорит он, — ведь ничто не разлучает, не приближает, потому что каждый момент возвращается, каждая минута вечна».

— Как? — говорит богиня, — ты знаешь это, Заратустра, но ведь никто на знает этого.

Взоры их встречаются, они смотрят друг на друга, смотрят вместе на луг, зеленеющий в вечернем влажном, холодном воздухе; они плачут, потом в молчании слушают одиннадцать слов старого горного колокола, звонящего полночь.

Раз!
О, друг, вникай!
Два!
Что полночь говорит?
Внимай!
Три!
Был долог сон, —
Четыре!
Глубокий сон развеял он: —
Пять!
Мир — глубина!
Шесть!
Глубь эта дню едва видна!
Семь!
Скорбь мира эта глубина, —
Восемь!
Но радость — глубже, чем она.
Девять!
Жизнь гонит скорби тень!
Десять!
Но радость рвется в вечный день.
Одиннадцать!
В желанный вековечный день[15].
Двенадцать!..

Тогда Заратустра встает и находит снова свою уверенность, мягкость и силу, берет свой посох и с песней спускается к людям. Один и тот же стих кончает семь строф его гимна: «Никогда я еще не встречал той, от которой бы хотел иметь детей; ею может быть только та женщина, которую я люблю, потому что я люблю тебя, о, Вечность! Потому что я люблю тебя, о, Вечность!

В начале поэмы Заратустра входил в большой город «многоцветная корона» (он так его называет) и начинал свою проповедь. В конце третьей части Заратустра спускается в большой город и снова начинает свою проповедь. Побежденный Фридрих Ницше, несомненно, за два года продвинулся вперед. В 1872 году он посылал m-lle Мейзенбух прерванную серию своих лекций о будущем университетов. «Это возбуждает ужасную жажду, — говорил он ей, — и, в конце концов, нечего пить». Эти же слова можно применить и к его поэме.

III Приезд Генриха фон Штейна

В апреле 1884 года Ницше одновременно выпустил в свет вторую и третью части своей книги; кажется, что Ницше даже чувствовал себя счастливым в это время.