Фрау Шрам

Надо сказать, что наша квартира - типичное еврейское гнездо. В каждом углу - печальная длиннобородая тишина законсервированного семейного счастья. Еврейского счастья. Эту тишину не пробило даже мое длительное увлечение роком. Я не знаю, в чем тут дело. Такие квартиры я видел в Одессе, в Киеве, в Петербурге... Дореволюционные книги... Тусклые венецианские зеркала... Мятный кашель умницы бабушки, в очередной раз перелистывающей Ялту Чехова... Тишина и усталость... Точно такая же двухкомнатная квартира была у моего друга Марка, хотя "мезузе" к дверному косяку у них прибит не был, не было и кузнецовских тарелок, старой мебели в стиле модерн, а отец Марка, заядлый автомобилист дядя Сема, никогда не знал точно, когда начинается Пасха, и субботу всегда проводил в гараже. Мне кажется, что у евреев просто особое отношение к прошлому. Еврею со 2-й Параллельной легче добраться до Первого Храма, чем запланировать что-то на ближайшее будущее. До сих пор не могу понять, как могли мы жить в стране пятилеток, с нашим отношением к прошлому, к мифу и свитку?!.

На стенах мама развесила мою гуашь.

Названия работ претенциозны. "Менталитет сферических тел на розовом фоне", "Десакрализация сознания", "Воспоминание о Малевиче" и т. д. и т.п. Все это не более чем интеллектуальный фарс. Лжегениальность - игра вечного еврейского мальчика...

Но мама уже обращает мое внимание на противоположную стену.

- Только ради тебя повесила. Глаза мои его бы не видели.

Этот портрет отца в морской форме масляной пастелью я после армии сделал. На портрете у него другая борода, очки и трубка, он еще не собирается переезжать в Москву, его вовсю печатают в Баку, в журнале "Литературный Азербайджан", он только что напечатал повесть "Янек сын Якова". Я смотрю на этот портрет отца и вспоминаю проводы в отпуск. Уже три дня тому назад! (Как быстро отпуск мой летит!)

Была Нинка Верещагина, Седовы (муж страшно напился, хвалил закуску: рубленую капусту с аджикой), Сережка Нигматулин с четвертого курса, Аркаша Тюрин из "Совписа", хозяин комнаты, он же муж моей кузины (тоже, между прочим, так надрался, что я решил в тот день деньги за комнату ему не давать). Нинка щеголяла в моем двубортном пиджаке, почти смокинге, который я ей на Восьмое марта подарил с флакончиком духов и поздравительной открыткой в нагрудном кармане. Нинка читала свои стихи и все поглядывала то на Тюрина, то на Сережку. Я не мог с ней не разругаться. А потом в ванной комнате... Звонок нам помешал. Я едва джинсы успел натянуть. Это был отец. Он пришел с ней - со своей молодой армяночкой-беженкой. Нинка шепнула мне на ухо: "Блин, какой оргазм твой предок обломил!" Но она все врет, Нинка, она со мною ни разу не кончала. Не знаю, кончает ли она со своим мужем Гришей, но у нас в институте все говорят, что она вообще не кончает, а ее Григорий Алексеевич "элементарный голубой". Как всегда отец долго не задержался. Посидел чуток и ушел. Куда-то торопился. Оставил подружку на мое попечение. Было уже поздно, когда я пошел ее провожать. Мы еще посидели на трубах у Палашевской арки. Выкурили по сигарете за московский май. "Я к здешней весне никак привыкнуть не могу, - пожаловалась она. - Представляешь - темнеет в двенадцать. То ли дело у нас в Баку, в семь уже готовы звезды на небе". Она отвела глаза, протянула мне карамельку и говорит: "Илья, у меня к тебе просьба будет. Каменных баранов знаешь у Девичьей башни? Там один большой такой стоит, более-менее целый. Положи от меня, а?.."

Лезу в карман джинсовой рубашки, а там все сладко-липко.

Достаю конфету. Кладу на сервант.

Меня всегда женская интуиция поражала...

- Ты ее видел? Что она собой представляет? - спрашивает мама. - Ну, ладно-ладно, не хочешь - не говори. Ванну примешь? Тебе... Тебе побриться на...

- Мама, мам... ну, чего ты, в самом деле, ну, я же приехал, вон, перед тобой стою. Все в порядке. Мама!..

Сначала я распаковал вещи. Спрятал подальше от маминых глаз презервативы "Визит". Бандероль положил на книжную полку, рядом с морской раковиной. Подаренный Людмилой фонарик - рядом с бандеролью. (Наверняка решила, что красный - это любимый цвет турок.) - И тут вспоминаю: забыл эссе Нины, забыл в купе. Рядом с пачкой из-под сигарет, забитой яичной скорлупой и моими окурками. Как же так, а!.. У нас в институте потерять чужую рукопись последнее дело. Приеду - сразу же в деканат: может, у них есть копия...

Ванная комната кажется мне еще темнее и куда меньше той, что рождалась в моих ночных представлениях.

Ванной как таковой у нас нет. Просто кусок пола, выложенный битым кафелем с дыркой для стока, да на стене гибкий душ, перекинутый за гвоздь.

Мама втискивается ко мне. Цепляет на пластмассовый остаток крючка чистые трусы.

- Я ведь знала, что ты забудешь, не возьмешь.

Вдвоем нам здесь никак не развернуться. Потому устраиваюсь на крышке унитаза. Колонка на плече, под мышкой - полукружье раковины в белых веснушках от зубной пасты.

Мама открывает кран. Бурые струйки разбиваются о кафель и стреляют по ногам...