Фрау Шрам

Пусть, пусть он мою жизнь примеряет, разве я не примериваю чужие. Вот только гимна пустых кишок заместителю министра, да еще торговли, все равно не услыхать.

- А как там к нам относятся?

Захотелось съехидничать, сказать: "К "нам" - не знаю, а к "вам"..." Но я вовремя осекся. Говорю:

- Конечно, раньше Москва была проармянски настроена, но теперь, после Ходжалы...

- Да, - сказал бывший замминистра торговли.

И дальше мы уже молчали.

Через приоткрытое стекло до меня долетал запах гнилых овощей и прошлогодних фруктов, самоварного дыма (только что проехали мимо чайханы), сыра, свежей зелени, мяса, мочи и пота, запах французских духов и кислого молока, животной крови, правильно заваренной анаши, керосина, горячего тэндир-чурека, американского табака, женских эссенций и еще бог знает чего... Острые запахи эти, соединяясь в незримое, густое, весь город обволакивающее облако, насаженное на минареты, нефтяные и телевизионные вышки, - щедро, без обмана подогревались лучами весеннего солнца и рождали во мне такую неизбывную тоску по прошлому, что я, уже не обращая ни на что внимания, провалился в мягкие велюровые сиденья и ушел в себя.

Вот этой самой дорогой (сейчас, сейчас - только повернем мимо Нового базара), я возвращался домой по вечерам из техникума, а теперь еще один поворот - и мы проедем по Кубинке. Здесь, рядом с типографией "Нина", где большевистскую "Искру" печатали, вдавлен в асфальт обломок металлической расчески. В прошлом году, когда я приезжал, он был уже едва-едва заметен. А сейчас? Интересно, в какой по счету "культурный слой" он попадет года через три, а через три века?.. А что будет со мной - так и буду между двумя городами болтаться, как... Но, с другой стороны, для меня мой Баку нигде больше так не Баку, как в чужой, не принимающей меня Москве, и Москва нигде так больше не Москва, как в Баку, который, если честно, и не мой уже давно.

Старик настроение мое уловил:

- Желания вернуться нет?

И тут мама вспыхнула.

- Я по нему так скучаю, Заур-муаллим, так скучаю... Но вы же знаете, если он вернется, - она повернулась ко мне, вся напряженная, дерганая, в приглушенных темным стеклом лучах солнца я увидал новые морщины. - Нам этот Карабах - вот уже где!! Отдали бы его армянам к чертовой матери.

- Нельзя. Нельзя, Оленька-ханум, - сказал он, не поворачивая лица, но глядя на маму через зеркало внутреннего обзора. - А сын твой пусть в Москве пока побудет. Он же учится. Смотри, как русский настоящий стал. Ему, наверное, там лучше, чем здесь. Я так спросил... Просто.

Маму отпустило. Она успокоилась. Заулыбалась. А вот я насторожился. Получалось, будто старик решал, где мне жить. И потом, что значит это его "пока побудет"? Неужели он хотел этим сказать, что я - ну, не то чтобы трус, нет, но не защитник, в какой-то степени - неполноценный мужчина, такому лучше будет переждать, такому... Конечно, он хотел так сказать и сказал, и охранник его хихикнул, квадратными плечами потряс; шея, как у рака вареного, тут же побагровела. Мама тоже хороша. Чего, спрашивается, завелась?

Наше молчание прошил регтайм Джоплина, аранжированный до неузнаваемости телефонной компанией.

Это Заур достал телефон из кармана пиджака.

- Да, еду... Сегодня-сегодня. - Пауза; он морщится то ли из-за того, что плохо слышно, то ли слышит не то, что хотел-ожидал. - Конечно же, дочь. Да, успеет. Обязательно... К черту!..

Заур-муаллим говорил с кем-то, кто не знал местных традиций. Иначе он не к черту послал бы, а сказал: "Аллах деян олсун" или "Иншалла". Скорее всего, старик говорил с приезжим, но не исключено, что звонок был междугородный.

Покряхтывая и сигналя, узкая, кривобокая улица моего детства выбрасывает нас на подьем, к последнему светофору. Проползет одышливо чадящий охристый "Икарус", обкуривая синеватым дизельным дымом, какой-нибудь джигитишка пролетит на "жигуленке" с мерседесовскими колпаками и бээмвэшным значком на капоте, музыкальным итальянским сигналом разгоняя в разные стороны перепуганных пешеходов, загорится зеленая ментоловая таблетка и... Я дома! Отсюда уже видно заколоченное парадное и над ним наш балкон.

Да, все как в прошлом году. Все. Ничего не изменилось. Тот же кусок оргалита на балконе, когда-то скрывавший по пояс все наше семейство за чашкой вечернего чая от любопытных восточных глаз с автобусной остановки. Гриф от моей штанги в левом углу - как мачта корабля. А на нем вспорхнула бабочкой в многолетнем полете телевизионная антенна. Вот я телека-то нормального, большого цветного насмотрюсь. Все подряд. Всю эту дурь из Мариан-Сиси-Сантан...

Хрустнул стояночный тормоз.

Приехали...

Заур-муаллим прощается с нами. Учтиво череп голый морщит. Встряхивает мою руку. Раз. Другой... Что и говорить, горячее рукопожатие: почти как холодный душ.

- Весна-то, весна-то какая!! Оленька-ханум, это ты сыну заказывала?

Мама смеется.

- Если какие-нибудь проблемы... - это он ей, покровительственным тоном, без дальних слов.

- Что вы, что вы, Заур-муаллим...

- А ты отдыхай, москвич, расслабляйся.

- Постараюсь, - говорю. - Бандероль у меня в сумке. Вам сейчас?..