Фрау Шрам

Мамедов Афанасий Фрау Шрам

Афанасий Мамедов

Фрау Шрам

Роман

Новогрудским

Анабазис (искусство собираться в дорогу)

Открываю глаза (кажется, стучат). Вижу на столе початую бутылку лимонного ликера, немытые кофейные чашки, волнообразные размоченные вафли, набитую окурками пепельницу и снимаю первые три вопроса: Где я? Кто я? Что это за штабель стоит с коробочками у меня в комнате?

Я нашел себя тепленьким в шумном вчерашнем вечере.

Да. Стучат. Энергичный ритм напоминает увертюру к "Кармен".

Просыпаюсь окончательно и понимаю, что лучше бы этого не делал, по крайней мере, еще часа два-три.

- Илюша? Илья? - Людмила приоткрывает дверь. В комнату бесшумно входит Значительный.

Людмила улыбается; она любуется своими фонариками в коробочках, изрисованных метрошно-туалетной "М", и говорит, что мне звонит мама. Наконец до моей соседки доходит, что, пока она стоит в дверях, я не могу встать и одеться.

- Пошли, мой хороший, пошли-пошли... - говорит она пожилому, безнадежно меланхоличному коту.

Влезаю в джинсы и лечу к телефону.

Судя по голосу, у мамы хорошее настроение.

- ...на вокзале к тебе женщина подойдет...

- ...что за женщина?!

- ...Для Ираны документы передаст. Я сказала ей номер твоего вагона и места. Ты же знаешь Ирану?..

- ?!

- Ну... с четвертого этажа. Хашима жена бывшая.

Я только сказал:

- Зачем?.. - (нет, я не так сказал, я сказал: зачем?!!), а мама уже обиделась.

И в трубке слышен город - сигналы автомашин, голоса людей со знакомым волчьим подвывом. (Раз открывают окна, значит, там во всю бушует бакинская весна, а потолки у нас дома пятиметровые - акустика, как в филармонии...)

Пришлось перезванивать.

Не успел согласиться взять документы, как тут же посыпались вопросы: "Тебе на работе справку дали, что ты в отпуск едешь? Ну, что ты молчишь? Хочешь в Карабах загреметь?! А копию, копию дали? Курицу купи в дорогу. Купил? Не ври. Я же знаю, что ты врешь. Трусы не забудь запасные..."

До носовых платков я терпел, но после...

- Мам, почему я у тебя один?!

- Отца спроси. - И отбой в ухо.

Я упал в кресло и немедленно закурил.

Еще можно было налить себе лимонного ликера, после вчерашней попойки моих проводов в отпуск - как раз оставалось на две-три рюмки, но было лень вставать, почему-то казалось, одной сигаретой обойдусь. Казалось...

Два с половиной года назад эта самая Ирана приезжала в Москву оформлять визу. Как раз после январских событий в Баку. Остановилась она у каких-то своих знакомых в высотке на Баррикадной.

Я подошел к дому со стороны американского посольства.

Она передала мне посылку от мамы; скрученная бечевка больно врезалась в пальцы, и я оценил бескорыстную родительскую любовь.

Было видно, что уходить сразу ей вроде как неудобно, хотя по наброшенной на плечи легкой курточке "поло" и голым ногам не стоило труда догадаться, что моя бакинская соседка, выходя на мороз, рассчитывала как можно скорее вернуться домой. Именно эта ее дальновидность меня и задела, и тут же почему-то проснулось давнее дворовое чувство ущемленности перед нашими богатыми соседями с четвертого этажа - надстройки советских времен.

Ну, конечно, подумал я, она ведь не просто там какая-то соседка, она дочь бывшего замминистра торговли, она с четвертого этажа, то есть для всего нашего двора - "барышня СВЕРХУ". У меня появилось желание показать этой ладной брюнеточке СВЕРХУ, что теперь мы на равных: столицу мало интересует, на каком таком этаже в Баку проживает дочь старорежимного министра.

Для начала я поинтересовался (это было бы совершенно невозможно в Баку, где люди СНИЗУ хорошо знают свое место), в какую именно из Швейцарий собирается моя соседка - Французскую, Итальянскую или же все-таки Немецкую, затем развил тему аж до первого Гетеанума[1], после чего уже, как человек не один год разлученный с малой родиной, стал давать Иране дельные советы, в основном сугубо психологического плана. Ирана, и в самом начале подозрительно во всем со мною согласная, теперь уже соглашалась всеми теми крохами тепла, которые пока еще оставались в ней, и, поглядывая мимо меня, она со звериной деликатностью почему-то избегала смотреть мне в глаза, все настойчивей притопывала ногами. Не обратить внимания на эти ее фольклорные притопы было бы верхом неприличия с моей стороны. И я обратил. Во все глаза. На ноги...

[1] "Антропосовский храм", возведенный Рудольфом Штейнером и его сподвижниками в Дорнахе в 1916 году и сгоревший в новогоднюю ночь 1923 года.

Вздыбленные черные волоски бегут от худеньких коленок, сгущаясь к подъему стопы. А сама она маленькая, темнокожая уже даже не по-кавказски; под глазами порохового цвета круги, как у актрис немого кино, только там, видно, пленка виновата, мода, а тут, скорее всего, слабое сердце, развод с Хашимом...

- Тебе надо идти, - говорю, - у тебя ноги голые. Замерзнешь.

- Ничего, - она улыбнулась плотно сжатыми губами.