Франц Кафка не желает умирать

Оттла не питала ни малейших сомнений по поводу недолговечности и хрупкости их с Феличе союза. Подобно сыновней покорности и общественной субординации, брак для Франца представлял собой помеху его литературному призванию. «Суд в отеле ”Асканишер Хоф”», как он порой его иронично называл, свидетельствовал, что он нарушил самые тайные, самые дорогие сердцу клятвы. А она пребывала в полном убеждении, что брат был не столько покаянной жертвой этого разбирательства, сколько его зачинщиком. Сотни писем, отправленных Феличе за долгие пять лет, лишь скрывали собой его смертельный страх перед браком и оттягивали роковой час. Но в один прекрасный день ему наконец надо было перейти от слов любви к делу, вместо пылкой переписки обменяться кольцами, подчиниться законам брака, уступить желаниям плоти и положить конец одиночеству, предпочтя его тесному общению. В один прекрасный день надо было выбрать между одиночеством и Феличе, между жизнью и литературой. Он выбрал литературу, но не жизнь.

Письма Феличе и Милене, по крайней мере те, которые он давал ей читать, возводили его в ранг мастера любовных игр, позволяли уворачиваться, лгать, прятаться, давать ложные клятвы и манипулировать другими. Как бы эти послания ни потрясали, предназначались они незнакомкам – ну или почти. Может, на них даже не надо было отвечать? Может, их можно было просто читать как незамысловатые и возвышенные внутренние монологи? Юные невесты могли сразу совершить ошибку, узрев в них обещание великого продолжения в виде супружеской жизни, в то время как в действительности это было лишь преддверие деятельного сознания. А безумная ярость, с которой он возвещал миру о своей жажде любви, по всей видимости, представляла собой не что иное, как очередную манеру утолять литературный голод.

Оттла не видела никакой разницы между его письмами, рассказами и дневником. Представлять Франца в трех ипостасях – сочинителя писем, автора романов и человека, ведущего личный дневник, – для нее было немыслимо, он для нее всегда был един.

Женщина в его письмах превращалась в какое-то бумажное существо. Этот процесс представлял собой полную противоположность сочинению романа, когда воображаемый персонаж благодаря авторскому перу обретает жизнь, а вымысел – черты реальности. Франц же превращал в вымысел саму реальность. Полагая, что он обращается к ним, не только Феличе, но даже Милена глубоко ошибались. До знакомства с Дорой, пока он каждое утро не стал просыпаться рядом с существом из плоти и костей, любовь для него оставалась страницей, которую только еще предстояло написать. Письма Феличе и Милене представляли собой самый потрясающий любовный роман. Одновременно выступая в роли постановщика и актера этого театра теней, он всегда выбирал в нем для себя наилучшую роль – когда идеального зятя, когда проклятого писателя.

Вполне возможно, что это отсутствие грани между реальным и воображаемым, пусть даже взращенное во имя священной литературы, представляло собой симптом тихого помешательства – восхитительного, благословляющего плодотворное сочинительство, но настолько мучительного, что его разрушительное неистовство чуть не погубило Феличе и Милену. Своим ослепительным согласием письмо повергало его получательницу в состояние, близкое к параличу. А в душе Франца подпитывало иллюзию принадлежности к клану мужчин. Мир для него стал одним большим почтовым ящиком, на котором он забавы ради время от времени менял фамилии.

Она вновь берется за чтение и дрожащей рукой берет последнюю страницу письма брата отцу.

Иногда мне случается представлять карту всей земной поверхности, на которой ты занимаешь каждый дюйм. И тогда меня охватывает чувство, что для жизни мне подходят единственно края, либо свободные от тебя, либо до которых тебе не дотянуться…

Однако в данном случае гораздо важнее страх, который я испытываю в отношении самого себя. Понимать его надо примерно следующим образом: как я уже говорил, упражнения в сочинительстве и все, что с ними связано, принесшие лишь самый ограниченный успех и не более того, позволили мне предпринять ряд попыток обрести независимость и бежать, у которых нет продолжения, о чем свидетельствует целый ряд факторов.