Франц Кафка не желает умирать

Жизнь не какая-то там мозаика, а нечто неизмеримо большее; но с учетом поправки, обусловленной этим возражением, – поправки, которую у меня здесь нет ни желания, ни возможности подробно излагать, – мы, несмотря ни на что, все же сумели добиться результата, приближающего нас к истине достаточно для того, чтобы принести облегчение и научить легче относиться как к жизни, так и к смерти. Мне, по крайней мере, представляется именно так.

Оттла поднимает голову – с таким видом, будто ее ударили по голове. Как бы ей хотелось отмотать время назад, вернуться в то ноябрьское утро и ждать, когда придет брат, а не телеграмма от него, как сегодня. Ей хотелось, чтобы прямо сейчас, в июне, с неба повалил снег, чтобы отворилась дверь, чтобы он переступил порог, подставил ей щеку, а она поцеловала бы его раз, другой, покрыла поцелуями все лицо, схватила за плечи и с силой прижала к груди. Но время вспять не повернуть. И ошибки прошлого не наверстать тоже. В тиши этого дня вокруг царит пустота. И хотя ноябрьский снег давным-давно прекратился, в ее окоченевшей душе по-прежнему свирепствует ледяной ветер. Она страшится, что ничто на свете уже не приведет Франца к их двери.

Надо сходить немного проветриться, иначе можно сойти с ума, наворачивая круги в их семейной квартире. В гостиной звонит телефон. Она вскакивает на ноги, пулей вылетает из комнаты, несется по коридору, но, подбежав к двери, видит, что отец уже снял трубку.

– Да, Роберт, – говорит он, а потом долго молчит, вслушиваясь в слова на том конце провода.

Но уже через несколько секунд совершенно меняется в лице. Потом наконец спрашивает с дрожью в голосе:

– Прошу прощения, Роберт, но я не понимаю, что вы хотите этим сказать. Что означает ваша фраза «Мы сделали все, что было в наших силах»?

4 июня 1924 года

Роберт

По дороге безжалостно лупит дождь. Июньский ливень заливает улицы мелькающих за окном деревень и без конца барабанит по крыше машины. После отъезда из санатория он не обмолвился с пассажиркой ни словом. Боится, что даже от малейшего звука, слетевшего с его губ, рассыплется образ человека, которого накануне забрала смерть. Этого великого призрака, одновременно связывающего и разделяющего их, они нежно любят – он как брат, она как возлюбленная, напрочь потерявшая голову в пылу чувств. Из боязни не выдержать взгляд Доры он не осмеливается посмотреть на нее.

Только что произошло нечто очень важное, но смутное и до конца еще не осознанное. Некое событие, масштаб которого он еще не может оценить, хотя и чувствует, что в нем без остатка растворится вся его молодость, да и ее тоже. В это мгновение он никак не может дать определение этому явлению, которое потом назовет холодным словом «смерть». Пока же Франц для него все еще жив, а его тело все так же пылает жаром, как вчера в этот самый час. Для них жизнь остановилась в тот самый миг, когда у него перестало биться сердце.

С момента отъезда Дора ни разу не открыла глаз. Ее цельнокроенное платье выставляет на всеобщее обозрение плечи. На шее красный платок. Несмотря на тяжкое испытание, выпавшее ей накануне, на ее лице сохраняется выражение простодушия, знакомое ему с самой первой их встречи в Берлине, когда Франц познакомил его с той, с кем впоследствии разделил свою жизнь. Уже тогда эта наивность очаровала его своим шармом. Печать какой-то дикой радости и победоносный вид на лике молодой женщины покорили его в мгновение ока. А ведь прошло всего полгода, хотя ему кажется, что с того вечера в донельзя прокуренном кафе «Йости» миновало сто лет. Может, эти беззаботные дни ему приснились? Может, безоблачное счастье, когда они втроем – Дора, Франц и он – гуляли по Александерплац, только привиделось?

Дождь прекратился. Над асфальтом дороги плотным перламутровым ковром стелется туман. Шины на поворотах визжат так, что он боится, как бы «Воксхолл» не занесло. Доктор Хоффман дал ему ключи от машины, припаркованной рядом с другими у входа в санаторий, заверив, что мощности двигателя с лихвой хватит для того, чтобы в кратчайший срок доставить их до места назначения.

А если бы мы поехали не в Прагу, а в Венецию? Он представляет себя на корме небольшого, резвого моторного катерка из тех, на которых по лагуне катаются наследники крупных состояний. Они с Дорой стоят, взявшись за руки, и любуются виднеющимся вдали городом, хмельные острыми ароматами морского воздуха. Вот он протягивает руку и показывает ей на Дворец Дожей и площадь Святого Марка. Но уже в следующее мгновение судорожный всхлип, сотрясающий во сне молодую женщину, возвращает его к реальности.