Фосс

Жизнь быстро возвращается на круги своя. Мистер Боннер вновь властвовал над своими благополучными леди, радуясь налаженному быту в прочном каменном доме. Ребенок Лоры Тревельян подрастал. Она мыла его, посыпала тальком и туго пеленала с тем смирением, которому научилась недавно или же постигла заново, поскольку смирение живет недолго и должно возрождаться в муках.

То же самое можно сказать и о любви. Могу ли я забыть своего мужа, спрашивала себя Лора, кормя ребенка, который тянул ручки к ее лицу. Да, она забывала его, иногда на несколько дней, и терзалась угрызениями совести. Человек принимает свое лицо как данность, с ее браком выходит то же самое, думала она, глядя в зеркало. Он ничуть не отдаляется, сказала она, рассматривая свое лицо, лицо женщины. Более того, теперь у них есть и ребенок, видимый символ любви, которая ее переполняет. Так убеждает себя каждая мать.

Однажды вечером, уложив своего ребенка в кроватку и укачав, Лора Тревельян спустилась по лестнице и обнаружила, что дядюшка беседует в холле с каким-то незнакомцем.

Мистер Боннер говорил:

— Если вы подойдете в четверг, я напишу письмо. — Заметив племянницу, он пояснил: — Это мистер Бэгот, Лора. В пятницу он уезжает в залив Моретон и найдет способ переправить письмо в Джилдру. Разумеется, я воспользуюсь этой возможностью связаться с экспедицией. Наверняка сказать трудно, но мистер Фосс вполне может наладить сообщение с мистером Бойлом.

Вскоре после этого неважный в других отношениях незнакомец покинул дом.

— Думаю, мне следует проявить вежливость и тоже написать пару строк, — осмелилась предложить Лора.

— Вежливость еще никому не навредила, — рассеянно кивнул дядюшка. — Хотя вряд ли в данном случае это необходимо.

— Дорогой дядя, вещи не особо необходимые часто бывают приятными. Ваш стакан рома с водой вряд ли питателен, зато приносит вам удовольствие.

— Что? — удивился мистер Боннер. — Лора, мой ром к делу не относится! Впрочем, пиши ради бога, если это доставит тебе удовольствие.

Он был поглощен своими мыслями.

— Спасибо, дорогой дядя! — Лора рассмеялась и поцеловала его. — Я всего лишь хотела сделать приятное мистеру Фоссу.

И она ушла, забавляясь над своей уловкой.

В течение оставшихся до четверга дней Лора Тревельян ходила по дому, сидела и разглядывала подол платья, сочиняя нежные, шутливые, умные и даже прекрасные письма. Скоро, говорила она себе, я все запишу, и вдруг наступил последний вечер, оставив ее наедине с неуклюжестью слов.

Она присела за свой маленький, почти детский столик из серебристого клена — подарок дядюшки на ее пятнадцатый день рождения. Она достала перо из груды принадлежностей для письма, большую часть которых не использовала никогда. Она уронила чернильный ластик. Сидя над своим домашним заданием, Лора чувствовала себя одновременно скованно и по-детски, ей даже немного взгрустнулось. Она понимала, что может все испортить, и, тем не менее, начала письмо безупречным итальянским почерком, которым, по счастью, писала автоматически.

«Поттс-Пойнт, март 1846.

Дорогой Иоганн Ульрих Фосс!

Я использую столько имен лишь потому, что не осмеливаюсь признаться, какое из них мое любимое, ведь мой выбор открыл бы некую слабость с моей стороны, о которой ты еще и не догадываешься. Боюсь, ты обнаружишь, что я буквально вся состою из слабостей, а мне бы так хотелось, чтобы ты восхищался моей силой!..»

Кровь заструилась по ее жилам быстрей. Руки обратились в крылья. Разум обернулся птицей-шалашником, охочим до ракушек и цветных стеклышек, которые преображают тусклое и обычное.

«Как бы мне хотелось, чтобы чувства мои стали достойными нашего общения, и, не довольствуясь одним даром, я мечтаю о способности их выражать! Тогда я засыпала бы тебя сверкающими бриллиантами, хотя и склонна полагать, что выбрала бы нечто менее ценное, но гораздо более загадочное — к примеру, лунный камень…»

Не слишком ли наигранно? Может, и так, однако подобная игра была ей в радость. Лора обожала форму слов и их сладко-кислый вкус, как у лимонных леденцов.

«Представляю, как ты хмуришься над фривольностью моего письма, но раз уж я начала, то не могу лишить себя удовольствия писать как угодно, почти безрассудно тому, кто меня едва знает, хотя (и это самое ужасное) он и обрел власть над сокровеннейшей частью меня. Тебе досталась сердцевинка яблока, включая (об этом не следует забывать) противные зернышки и чешуйки (понятия не имею, как они называются), которые нужно выплевывать.

Вот так-то! Надеюсь, ты сохранишь обо мне хорошее мнение, мой милый Ульрих (и в этом я созналась тоже!), и станешь ценить изъяны моего характера.