Фосс

Он продолжал думать о молодой женщине, стоя на берегу реки, и где-то в сумерках мерцали ее деревянные локти. Потом, поскольку время было позднее и он устал, немец взобрался на склон и пошел к дому.

Позже той ночью Фосс разыскал в саквояже бумагу и ящичек с письменными принадлежностями, уселся за удобный столик, накрытый скатертью, которую миссис Сандерсон соткала своими руками, придвинул пару свечей и начал писать тем из своих покровителей, каковые настоятельно просили оповещать их обо всех его перемещениях. Им хотелось получать написанные высокопарным слогом послания, а Фосса это ничуть не затрудняло.

Покончив с отчетами, он тут же снова взялся за перо и принялся писать в довольно необычной манере, каковую любой сторонний наблюдатель нашел бы престранной, поскольку она одновременно сочетала в себе целеустремленность и поразительное отсутствие самоконтроля.

На чистом листе бумаги Фосс, ни на минуту не задумавшись, написал следующее:

«Рейн-Тауэрс, октябрь 1845.

Дорогая мисс Тревельян!

На данном этапе подобное письмо вас наверняка удивит, однако воспоминания о встречах с вами вкупе с безмятежной красотой местности, где мы провели несколько беззаботных дней, предаваясь отдыху под кровом чрезвычайно заботливых хозяев, подвигли меня взяться за перо и объединить мысли и чувства, которые, как мне кажется, давно присутствовали в моем сознании в виде разрозненных фрагментов. Знайте же, несмотря на многочисленные и важные приготовления к моей великой экспедиции, а также множество сопутствующих обстоятельств путешествия, я никогда не забывал о вашем дружеском участии и искренней заинтересованности в нашем благополучии и чрезвычайно ценил нашу связь, какой бы хрупкой и незначительной она не представлялась на первый взгляд в свете жизненного плана, уготованного судьбой каждому из нас.

Я постеснялся бы выражать свои чувства в столь личной форме, если бы не был свидетелем вашей высокой нравственности и проницательности, с которой вы успешно подметили определенные черты моего характера. Подарки судьбы возврату не подлежат! То, что я намерен совершить, должно быть совершено. Вследствие этого я прекрасно осознаю, что моей спутнице жизни придется почти каждый день спотыкаться о подводные камни обстоятельств, однако, насколько я успел понять, сила духа и здравость этой спутницы таковы, что обеспечат ей должную защиту против любых невзгод.

Материальных благ предложить не могу. Впрочем, я убежден, что, когда завершу свою миссию, она будет стоить любого количества золота или ценных бумаг. Дорогая мисс Тревельян, не надо за меня молиться — лучше следуйте за мной в помыслах и желаниях каждый день, каждый час, пока я не вернусь к вам победителем!

Покуда же мне требуется лишь согласие на письмо к вашему дядюшке, мистеру Боннеру, чтобы надлежащим образом испросить у него вашей руки.

Вот почти и все, что я имею сказать вам в этот поздний час, а утро для меня начнется еще до рассвета. Если вы согласны на мое предложение, пишите мне в Джилдру, в поместье мистера Бойла на плодородной низменности Дарлинг-Даунс. Тщательно взвесьте все возможные соображения, только не медлите слишком долго, потому как Джилдра — мой последний шанс!

Из Джилдры я также надеюсь написать вам об интересных особенностях флоры и фауны, которые встретятся нам на пути, и еще включу отчет о нашем образе жизни. Теперь же я отдаю это письмо мистеру Сандерсону, чьи люди регулярно ездят в Ньюкасл, и рассчитываю, что оно как можно скорее попадет в ваши добрые руки.

С глубочайшим уважением,

ваш Иоганн Ульрих Фосс».

На следующее утро, когда дружественные фонари трогательно раскачивались в темноте среди росы, а нагие голоса раздавали прощальные советы, экспедиция двинулась к северу, намереваясь пересечь Новую Англию. Время года располагало к путешествиям, земля все еще оставалась необычайно зеленой, чуть сероватой или даже голубоватой — может быть, от дыма, может быть, из-за расстояния. То были яркие, звенящие дни, которые ни у холеных лошадей, ни у бредущего позади скота, ни даже у мулов на узких копытцах не вызывали пока ни малейших причин для сожалений. Люди громко перекликались друг с другом, и голоса их упруго хлестали по синему воздуху, или же они ехали молча, улыбаясь сами себе, подремывая на хорошо смазанных седлах под желтым солнцем, и медленно пробирались гуртом или же гуськом по открытой равнине через буш. На данном этапе путешествия все просто обожали друг друга. В таком сиянии света и быть не могло иначе. Ликующе пели даже самые стремена, преисполненные больших надежд.