Форс-мажор – навсегда!

Свой так свой. Начальству видней, в конце концов. Недоуменная оглядка — ни дать ни взять футболист, косящий под придурка: «Я свистка не слышал! Гвалт ужасный! Не слышал я свистка, мамой клянусь!» — и преувеличенно выражаемая послушность. Не ровен час, удалят с поля под горячую руку.

— Ну, привет, старик! Шутку хочешь?

— Ну, привет, старик! Не хочу. Привет, Май!

Токмарев сыграл на опережение — к багажнику, коляску-то для Олега надо выгрузить. И делом занят, и на первых порах гарантирован тем самым от неприятных вопросов: фигли все вымерли? а где мой сторож-обходчик? трудно было пса привязать? что делать? с чего начать? как нам реорганизовать рабкрин?

— Помочь? — вкрадчиво осведомился над ухом Гомозун.

Артем расплошно обернулся — инвалидствующий Олег стоял рядом с ним, опираясь на мощную трость.

— Праздник святого Йоргена? — пресно вопросил Артем, маскируя растерянность.

— Он самый. Вчера гипс сняли. Трудись-трудись, выгружай. Die Arbeit macht frei! Я на своих двоих пока нетвердо… Но — на своих двоих.

— Рад за тебя.

— Не слышу искреннего восторга!

— Это не ко мне. Это к твоим «гвардейцам». Они в тебе души не чают.

— Бинго! А Куджу посади на цепь все-таки.

— Архара.

— Архара, Архара. Привяжи.

— Не тронет он тебя, не тронет.

— Меня не тронет, других тронет. «Гвардейцы» с минуты на минуту подоспеют. Мы их у ЛАЭС-2 обогнали. Полный автобус. Или ты про каждого будешь объяснять: свой?

Резонно. Ближний круг «своих» для настоящей бойцовой-сторожевой должен быть ограничен — раз-два и обчелся, ну три-четыре-пять, семь-восемь… не полный автобус, всяко.

— Ц! — тормознул Токмарев Архара. — Май, Оль, вы располагайтесь пока, я — сейчас.

— Спаси-и-ибо, благодетель! Век не забудем! Ноги мыть и воду пить!

— Ладно тебе, Оль! Поднимайтесь. Там у Катюхи Марик… — неопределенно плеснул ручкой на окна Токмарев. Про поверженного глухонемого — духу не хватило. А что скажешь? В холле валяется человечек, так вы не обращайте внимания — поскользнулся, упал, очнулся… Надежда, что успел очнуться и уковылял зализывать раны. Надежда, что глухонемой и впрямь глухонемой, — словечка клещами не вытащишь. Слабая надежда. — Пошли, Архар, пошли! — Где б тебя, неуемного, изолировать?.. — «Гвардейцы» твои надолго, Оль?

— До утра. Если управимся… А не управимся, то… Да нет, управимся. Должны!

— С чем?

— А вернешься — перекумекаем. Ты, собственно, куда?

— Псину в спортзале запру, и — обратно.

На цепи Архар отродясь не сидел. И ошейника никогда не носил… Или в сумку-«beskin» опять запихивать? На всю ночь до утра? Это «если управимся» (с чем?). А не управимся?! Наказание должно быть адекватно тяжести содеянного. «Спецсредство», да, провинилось неподчинением, но не до такой же степени! В спортзале же просторно и вольготно. Гм-гм! Свобода — суть забор, отодвинутый за горизонт.

— Не скулить! — цыкнул Артем, щелкнув выключателем. — Вякнешь — завтракать будешь в ужин!.. И не скрестись! — добавил он сквозь дверь, в которую заколотил лапами без вины виноватый пленник. — Мыш-ш-шка! Быстро ушел и заснул! Шелохнешься, пока не скажу, — завтракать будешь… никогда! Понял?!

Понял. Тишина. Пустота. Темнота.

То-то!

Н-ну, Олежек вещий, не пора ли объясниться? Что у тебя за серьезное предложение, от которого Токмарев не сможет отказаться?

— Перекумекаем?

— Иди ты в баню, Тем! — грубо-невежливо послал Гомозун.

— О-оль?! — Токмарев, да, провинился не меньше Архара (Марика на карачки поставил, сторожа-обходчика обездвижил, пса вовремя не урезонил), но…

— В баню, в баню, в баню! — сменил Гомозун тональность на утишающе-психиатрическую. (Шутка, блиннн! А «проколы» твои — пустое. Забудем. Все ты правильно делал. Лучше перебдеть…) И мечтательно: — Представляешь, старик, три недели толком не мылся! В смысле целиком. Гипс… Захвати упаковочку «Туборга». Я такую тараньку притаранил под пивко — сказка! Вперед, вперед! Я за тобой! Там и перекумекаем… — и подмигнул: —…Один на один.

И то!

М-многолюдновато стало в «бунгало» и окрест, пока Токмарев избирал и осуществлял меру пресечения для Архара.

«Гвардейцы-доброхоты» прибыли. Дюжины полторы. На бомжей не похожи, на убогих тоже. Лица землистые, да. Но руки-ноги, прочие конечности… Все при них. Разве что поголовно лысы? А так — обычные работяги. Гурьбой высыпались из обшарпанного ЛАЗика и, не дожидаясь распоряжений, деловито направились в кухню-столовую. Там откуда ни возьмись взялся полуслепой завхоз-экспедитор-повар, очень зряче расставляющий пустые тарелки и полные бутылки.

Фью, работяги! Вы сюда работать или водку пьянствовать, безобразия нарушать?!

Работать! Предварительно водку пьянствовать. Когда одно другому мешало? Работа такая, сэр.

Безобразия нарушать — ни-ни:

— Мужики, не материться! Здесь женщины!

— Где?! Где?!

— Остынь! Это шефова жинка.

— А мне по х-х-х…

— А по сопатке?!

— А мне-то за что?

— А не матерись!

Шумно и гамно.