Форпост в степи

— Я тебя что–то не узнаю, Поликарп. Почему ты не хочешь идти к узнику? — спросил он.

— Жаль мне его, ведь пришибут скоро, — ответил, вздохнув, Ивлев.

— А ежели он еще от голода будет мучаться, тебе легче станет? — нахмурился Ребров. — Сам вот посуди, по–христиански это?

Поликарп испугался. Он впервые видел обычно доброго кашевара таким недовольным.

— Будь по–твоему. Давай миску, отнесу арестанту.

— Держи, — вновь, словно ничего не произошло, довольно улыбнулся Ребров. — Гляди только руки не обожги. Горячая кашка еще.

Сидевший в камере Пугачев ежился. Его знобило. Он думал об уведенном на допрос Макее, который по–прежнему не выдавал его. Это радовало Емельяна, но не надолго. Ведь уже завтра от страха или отчаяния Макей может сдаться. Нет, нельзя быть спокойным, пока Макей жив и способен говорить…

В коридоре послышался шум шагов. Пугачев отвлекся от своих горьких мыслей и насторожился.

Дверь открылась, и в камеру вошел Поликарп Ивлев. Выглядел он мрачнее грозовой тучи.

— На–ка вот, кашки поснедай, — сказал он, протягивая миску.

— Кашка — это хорошо, — через силу улыбнулся Пугачев. — Кашка — это наипервейшее дело для голодного! А ты чего нос повесил, Поликарп, аль свою жратву для меня от сердца отрываешь?

— Отчыпысь, Емеля, не до тебя мне сейчас! — взмолился Ивлев. — Мне сейчас белый свет не мил, а ты меня еще донимаешь. Как лист банный к заднице прилип.

— Да ты не серчай, не со зла я, — сочувственно произнес Емельян. — Говори, что на сердце накипело? Кто знает, может, и помочь чем смогу?

— На войну турецкую скоро отправят, — наконец–то признался Ивлев. — На душе кошки скребут.

— Знамо дело, не мед там, — вздохнул сочувственно Пугачев. — Приходилось мне бывать там. Аж жуть берет, когда те годочки вспоминаю! Пальба вокруг, кровища… А тут еще чума косит. Да я лучше на виселицу идти соглашусь, чем на бойню ту обратно.

— А отлынить не знаешь как? — поглядел на Пугачева, как на чудотворца, Поликарп. — Ведь можно как–то от повинности отбрыкаться?

— Не был бы ты солдатом государевым, я бы те тыщу советов на этот счет дал, — сказал Емельян. — А теперь у меня слов нету. Разве что…

— Ну, не томи, — напрягся Ивлев.

— Драпать тебе отсель надо — и весь сказ! Послухай совета разумного да призадумайся!

— Не–е–ет, — замотал головой Поликарп. — Мне эдак неможно! Ежели словят, то…

— А ежели не словят? — перебил его Пугачев. — Тогда вольным казаком станешь. Айда на Терек зараз утекем? Там нас никто не достанет.

— Не знаю, — задумался Ивлев, еще не замечая, что успел попасть под влияние арестанта. — А я вот слыхал, что на Яике вольности гораздо больше. Его благородие с гостем своим в карты резались, вот и болтали о разном. Гость тогда и сказывал, что в Яицке–городке казаки бузят. Все войско казачье взбаламутилось супротив государыни настрой великий!

— А ты не брешешь разом? — спросил задумчиво Емельян.

— Да вот тебе Крест святой! — Поликарп рванул с головы шапку и перекрестился. — Баре друг другу никогда не брешут, вот и я по тому сужу!

Пугачев задумался. Судьба снова улыбнулась ему, подослав этого глуповатого солдата. Что ж, говорят, что от судьбы не уйдешь, значит, и на сей раз надо отбросить сомнения и пойти у нее на поводу…

— Эй, Поликарп, а ну–ка подойди ближе! — позвал он солдата.

— Еще чего, а вдруг ты меня по башке оховячишь? — воспротивился тот.

— Да ты не пужайся, не таков я, — попытался успокоить его Емельян. — Шепну что–то на ухо — и все тут.

— А не брешешь? — недоверчиво покосился на арестанта Ивлев.

— Башку свою на отсечение даю! — ответил ему Пугачев, даже не подозревая о том, что в недалеком будущем его слова окажутся пророческими.

* * *

На другой день, ближе к вечеру, Пугачев забарабанил кулаком в дверь камеры.

— Ну чего тебе? — спросил подошедший дежурный офицер.

— Об Макее обспросить хочу, твое благородие.

— А на что он тебе сдался?

— Дык чего ночевать не ведете?

— Он теперь в другой камере обживается.

— А почто так? В моей тоже места много.

— Да чтоб ты не придушил товарища своего, Емеля, — хохотнул офицер. — Он сегодня на допросе много чего интересного про тебя порассказал!

— Ой–ой–ой, живот свело! — закричал Емельян. — Аж невмоготу противиться, твое благородие.

— Со страха, что ли? — довольно рассмеялся офицер. — Вали в штаны, дозволяю. И спать мне не мешай, не то…

— Твое благородие, да не могу я эдак, — взмолился Пугачев. — Дозволь на двор сходить. Ну, мочи нету!

— Так и быть, но только один раз, — согласился офицер. — Ночью беспокоить будешь, все зубы вышибу!

Вскоре дверь открылась, и в камеру вошел Ивлев.

— Стул бери и айда на выход.

— Я сейчас, я мигом.

Пугачев сгреб в охапку неподъемный «стул», к которому был прикован, и, гремя цепью, последовал за солдатом во двор гауптвахты.

— Ну что, пилку притащил? — быстро спросил Емельян.

— Нет, не нашел, — ответил хмурясь Поликарп. — Я вот колун припас. Сейчас мы им зараз бревно твое раздолбаем!

— Давай руби, — оглядываясь на дверь гауптвахты, заторопил солдата Пугачев. — Не ровен час офицер мурло свое высунет, тогда все пропало. И ты кандалами загремишь тоже!