— Пущай цыган первым лобызат! — возмутился Егор Комлев. — Лука и кузнец не разлей вода были. Так что ж могло такое стрястись, что он Архиповой смертушки возжелал?
— А он–то чего сам молчит? — поглядел на Луку Белов. — Пусть вот самолично обскажет, что да как. И крест пускай поцелует, коли грехом не замаран!
— Что? — заорал Никодим Барсуков. — Поглядите–ка! Вы чего казака сомненьями изводите? Чего с грязным вором–цыганом равняете?
— Никодим! — дернул его за подол рубахи Авдей.
— А что Никодим? — и он негодующе оттолкнул руку брата. — Да кипит у меня зараз в груди; не желаете вы, давайте я отсеку башку этому цыгану!
— Дочки мои сказывали, что уже видели цыгана этого, — открыл последний козырь защиты Егор Комлев. — Не так давно в лес они ходили и цыган там троих углядели. Так вот, молодой грозил кузнеца нашего зарезать.
— Было такое? — посмотрел на притихшего Вайду атаман.
— Было, — ухмыльнулся тот. — Но ведь не зарезал.
В этот же миг послышались проклятия. Вот–вот казаки бросятся на цыгана, и свершится самосуд. Но их отрезвил грозный вид атамана, который встал и грохнул кулаком по столу.
— Лука, поди сюда! — крикнул он, посмотрев на юношу. — Встань передо мной и перед обителью Господа, что за моей спиной!
Лука подошел. Он не понимал, что творилось у него на душе. Давила какая–то тяжесть, не хватало дыхания. Лука опустился на колени и, глядя на церковь, прочел «Отче наш». О чем он думал в это время, и сам не знал.
Юноша боялся вымолвить при людях хоть слово, думая, что едва откроет рот, его сразу убьют или сразит молния с небес. Он молча глотал все обвинения против себя и готов был провалиться сквозь землю, слыша, как его жалеют и защищают.
— Крест подайте, — глянул на попа атаман. — Пусть Лука поцелуем святыни сметет с себя всю напраслину, что цыган полоумный на него возлагает!
Юноша взял протянутый Серафимом крест трясущимися руками и закрыл глаза. Лицо его исказила гримаса суеверного ужаса, а глаза зажмурились.
Казаки затихли, ожидая, что сделает Лука и что он скажет. Все были уверены в невиновности юноши, но…
— Христом Богом клянусь, что не стрелял я в кузнеца. Клянусь еще в том, что и в лесу я в тот день не был!
Он поцеловал крест трижды и вернул его попу Серафиму. Общий вздох облегчения казаков тут же заглушил громкий хохот цыгана.
— Чего гогочешь, пес? — нахмурившись, рявкнул на него атаман. — Ты же зрил, что не виновен казак, на кого ты навет чинил!
— Да он прямо сейчас, на ваших глазах, продал душу сатане! — продолжал хохотать Вайда. — Я впервые вижу такого страшного грешника и труса, который ради спасения своей шкуры обрек себя на вечные муки адские!
— Ты опять за свое? — Донской сердито топнул ногой. — Я сейчас сам вырву твой язык гадючий!
— Я всегда считал казаков людьми богобоязненными, — перестав хохотать, ответил Вайда. — Но только что видел, что и среди вас есть грешники, да такие…
Цыган замолчал. Он смерил Луку полным презрения взглядом и отвернулся.
— Хватит. В крепость его, под караул! — атаман строго посмотрел на казаков.
Он вышел из–за стола и пошагал по улице в сторону дома. Казаки занесли в церковь скамейки и тоже начали расходиться.
Несколько мужчин повели Вайду в крепость.
— Да простит тебя Бог, грешник! — долетел до Луки голос цыгана.
«Господи, услышь его слова», — подумал юноша и следом за отцом и дядькой понуро поплелся в сторону дома.
* * *
— Где твое ружье, Лука? — спросил юношу отец, когда мать с Ма- каркой вышла из избы.
— У кузнеца дома, — быстро солгал Лука, ожидавший этот вопрос.
— А что оно у Архипа делает?
— Починить отнес, курок заедало.
— О–о–о! — закричал Авдей и бросился на сына с кулаками.
— Батя! — воскликнул юноша. — Батя! Христом Богом молю, остановись! Я не стрелял в кузнеца.
— Выродок! — крикнул Авдей, скрежеща в неистовстве зубами. — Я тебе новое ружье купил совсем недавно!
Он кинулся в чулан, схватил свое ружье… и грянул выстрел.
— Господи Исусе! — раздался женский крик: дверь распахнулась, и в избу вбежала смертельно бледная Груня. Ее глаза округлились от ужаса, губы дрожали; распростерши руки, она кинулась к Луке с криком:
— Сынок! Сынок! Где ты, ох, где же ты?
— Здесь я, мама, — истерично всхлипнул чудом избежавший смерти Лука.
— Не касайся его, мать, проклят он! — закричал Авдей. — Не цыган, а он стрелял в кузнеца. Подло, как вор, в спину!
— Ты рехнулся, Авдей! — заголосила несчастная женщина, обнимая сына. — Разве он мог? Он же дитя твое, а ты… Почто с ружья в сына палил?
— Цыц, баба! — рявкнул отец. — Энтот Иуда крест лобызал перед людьми, а сам…
Старый казак, не находя слов, досадливо сплюнул и рухнул на табурет, обхватив голову руками.
— Господи, что ж это деется! — голосила Груня. — За что нам все энто, Господи!
— Ежели прямо сейчас ружье от кузнеца не принесешь, я убью тебя собственными руками, поганец! — закричал Авдей на приросшего к полу сына.
— Дык кузнец же у Мариулы, — прошептал потрясенно Лука.
— Плевать! — сжал в ярости ружье Авдей и замахнулся на сына. — Все знают, что Архип не запирает ни кузню, ни избу никогда.