И продолжала, продолжала суетливо щупать, хоть уже и всё поняла.
Бумажку в джинсы сложил Саня-мальчик. А сюда вошла Саня-девочка. Без всяких джинсов, без всяких карманов и без всякой бумажки.
И без всякого пароля.
Саня жалобно глянула на экран. «
Как же отсюда назад-то, отчаянно думала она – или не думала ничего, а просто металась по этой темноте, которая поймала ее и не хотела выпускать обратно. Как же про выход-то я не дотумкала, когда сюда влезла, а? Как же так, а?.. 11, 10, 9… Через зеркало, что ли, которое экран? Там табличка… это я в интерфейс попаду и сама табличкой стану, да? Да?.. 6, 5, 4…
Вот что сейчас будет, думала она, стоя посреди зала. Инвертор? Взрыв? Огонь?..
Но не было ни инвертора, ни огня: таймер дотикал до нуля – и включились красные лазеры, те самые, которые уже были. Они опять пронзили Саню, и та опять ничего не чувствовала, потому что они не оружие, а просто визир – чтобы ее увидели призраки.
И те увидели. Откуда они взялись, Саня не поняла, потому что стояла, опустив глаза, и голову, и руки, и плечи, и всю себя, будто она пальто на вешалке; а те опять бегали вокруг и галдели – разумеется, матом, – и куда-то вели ее, Саня не видела куда, потому что ей было всё равно, ну абсолютно, титанически всё равно…
Глава 17, в которой слишком много зеркал
Не было ничего.
Потому что самой Сани больше не было. А значит, и всего остального тоже.
Были, правда, зеркала. Всюду: снизу, сверху, со всех сторон… Кроме них, точно ничего не было. «Интересно, это всегда так, – думала Саня, – когда ничего нет, даже тебя, всегда есть хотя бы зеркала? А бывает так, что нет даже зеркал?..»
Стоп. Если меня нет – кто всё это думает?
Значит, есть как минимум зеркала и тот, кто в них думает. Может, это не я? Может, это кто-то другой вместо меня? А как определить?
Саня пыталась понять, может ли она думать чужие мысли. Если зеркала могут ее не отражать или отражать не ее – то почему бы и нет? Может, ее ум – тоже зеркало, которое отражает что-то там; понять бы только что…
Стоп, стоп, стоп. Как-то это неправильно – ставить себя в такую зависимость от зеркал. Саня – это Саня, а зеркала – это зеркала. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Даже если ее нет – нет именно ее, и всякие зеркала тут ни при чем, это сто пудов. Просто их слишком много. Когда чего-то или кого-то слишком много, то тебя на этом фоне как бы и нет. Если какой-нибудь крикун разбазарится рядом по телефону – то уже как бы и нет ни тебя, ни твоих мыслей, только его голос, который орет прямо в твоей голове, и ничего в ней больше нет, кроме этого базара, жрущего твой мозг. То же самое с телевизором: когда он работает – есть только он. Зрителей в этот момент нет, они пустые антенны, заполненные чужими словами.
Хорошо, что у Сани в доме телевизора никогда не было, она только видела его в других местах. В гостях, в кафешках всяких. Они с папой когда-то в пиццерию ходили, когда еще Юли не было. То есть они часто ходили, конечно, не один раз, а вот именно тот поход запомнился Сане тем, что вокруг была куча семей, и все с мамами, и было как-то стыдно за папу, что ли. Что все с мамами, а они без. Хоть папа и не виноват, мама просто умерла, когда Саня еще на человека не была похожа, так, гуманоид какой-то. Это папа говорил такими смешными словами, и Сане не было обидно. Она знала, что раз папа говорит, то не обидно. Слова – они ведь у каждого разные, хоть вроде и одни и те же…
Стоп. Я сейчас вспоминаю, кто я, думала Саня… допустим, даже неправильно вспоминаю, будто я девочка, хоть я мальчик, привыкла просто, но не это важно, совсем не это… а что? Какая-то мысль мелькнула и никак не хотела возвращаться, как ни тяни ее за хвост. Ну ладно, не хочешь – не надо. Всё равно меня нет, так что мыслью больше, мыслью меньше…
Сколько меня нет? День? Неделю? Год?.. Сколько прошло с тех пор? Тут вообще есть время? Если бы я была, я бы умерла от голода, от жажды… то есть меня тогда всё равно бы не было. Что в лоб, что по лбу. Меня и так нет, хорошо еще, что не мучилась…