Формула Z

– Думаете, я дебил? – обиженно гнусавил Саня, вгрызаясь в круассан. – Думаете, не понял, что это вы? Нафиг было разводить…

– Я тебе такой больше нравлюсь? – буравила она его своими черными глазами. От них на щеках сам собой включался режим подогрева, и Саня превращался в синьора Помидора.

– Ну давай без этих фокусов, а? – попросил он. Говорить ей «вы» было совершенно невозможно. – Лучше скажи мне по-человечески: так, мол, и так, Саня…

– Так, мол, и так, Саня, – серьезно повторила она. И опять прыснула. – Что тебе еще сказать?

– Что-нибудь важное.

– Важное?.. Ну ладно, уговорил. Вот тебе важное: ты ведь понимаешь, что это никакой не эпилог? А наоборот, только начало?

– В смысле?

– А так. – Она перестала улыбаться и села напротив. – Ты развеял фата-моргану и вернулся в прошлое. Всего-навсего. Думаешь, они от этого стали лучше?.. Всё идет своим чередом, рыцарь Александр. Не сегодня-завтра они добудут инвертор в лабиринте снов, появятся первые нелюди… и главное: если ты ничего не сделаешь, Яна погибнет. Ты помнишь, да, сколько ей осталось?

– Как это? – вытаращился Саня. И тут кивнул: – Да, помню. И… что делать?

– На последней нашей встрече ты не нуждался в инструкциях. То есть не нуждалась, – снова улыбнулась она.

И Саня, глядя на ее щеки, как-то сразу поверил в то, что теперь всё будет иначе. Что они с Яной всё поймут и сделают как надо. И никто не умрет.

– Вот мне непонятно только, – говорил он, хрустя огурцом. – Кому понадобилось делать меня девчонкой? И Лёху – здоровым дядькой? Кому от этого был толк?

– Пожалуй, я признаюсь тебе в одной ужасной вещи, – очень серьезно сказала Сударыня. (Всё равно было видно, что она вот-вот прыснет.) – Дело в том, что… ты только не ругайся, ладно? Дело в том, что мы тоже немного можем влиять на чужую судьбу. Ты уже знаешь, да?

– Знаю… и что?

– И то, – Сударыня всё-таки прыснула. – Они тут ни при чем.

– Это что… всё ты?! – задохнулся Саня.

Она прикрыла руками смеющееся лицо. Когда она так делала, на нее совершенно невозможно было сердиться, но Саня всё равно рассердился, даже огурцом перестал хрустеть.

– А зачем? Зачем было превращать пацана в девчонку?!

– Ну прости меня, ладно? Всё ведь благополучно разрешилось: ты мальчик, Алёша тоже… Просто у вас с ним такие страсти накалились, что я подумала: для пользы общего дела будет лучше, если… Но немного просчиталась. Пришлось превратить его во взрослого дядьку, чтобы вы не отвлекались от главного…

Саня сломал огурец.

– Ах ты ж, – он опрокинул стул и шагнул к ней. Сударыня взвизгнула и отбежала в угол. Саня, вооруженный обломком огурца, не отступал; какое-то время они бегали по комнате, опрокидывая стулья, затем Сударыня хихикнула, влетела в зеркало и была такова.

Саня остался один в пустой квартире.

Какое-то время он пялился в зеркальную муть. Оттуда на него смотрел пацан с красным лицом, который изо всех сил старался не улыбаться, и наглая черноглазая физиономия, высунувшая ему язык. В комнате ее не было, Саня знал это и даже не оборачивался.

Погрозив ей, он отвернулся, хихикнул, нагреб со стола полную сумку еды и отправился домой.

Она всё время говорит «мы», думал он, когда наелся и насмеялся до отрыжки. Причем так, будто «мы» – это и я тоже.

Это что значит? Что я…

Саня думал об этом весь день. И дома, когда нависелся на шее у Юли и наколошматил бананами папину голову, а перед сном опять увидел в зеркале черноглазую с высунутым языком и показал ей кулак, – он думал о том, кто же он такой на самом деле.

Думанье незаметно перетекло в сон. И вот в этом-то сне Саня наконец всё понял и вспомнил, и всё-всё-всё вернулось к нему, вот настолько, что память его будто выпустили из клетки, в которой она жила, и позволили растечься в прекрасном далеке, и чтобы никаких границ и пределов, и всё Санино – в Сане, и никто, больше никто у него не отнимет и не подменит ему лицо, глядящее на него из зеркала…

Правда, утром, когда его разбудило гнусавое «просни-и-ись», он всё забыл.

Повертел в руках часики (точно такие, с рожицей и «zzzzz»), выключил будильник и поднял свое утреннее тысячетонное тело с кровати. Его сны – мешанина трудного детства, олдскульных игрушек и фильмов-страшилок – отлетали всё дальше, растворяясь в звуках нового дня.

«Прекрасное далё-око, – слышалось сквозь стену, – не будь ко мне жесто-око…»

Вот я и смог, думал он. Вот я и сделал это. А теперь арбайтен.