Формула Z

– Понял! – вдруг крикнул Саня (на этот раз по-настоящему, как он умеет, Сударыня даже подпрыгнула). – Вы искали Янины записи на физических носителях, а она же прогер! У нее же всё на ее ноуте! Где он, не знаете?

– Ты говоришь про…

– Ой, ну елки… Такой железный… – Саня, как мог, описал ноут в понятиях доиндустриальной эпохи.

Кажется, она поняла его. И твердо заявила, что в этой квартире никакого ноута нет.

– Либо родители забрали с собой, – кивнул Саня, – либо…

– Значит, нужно ехать к ее родителям! Немедленно! Сию секунду! Каждый миг на счету…

– Как к ним поедешь, – Саня вспомнил лицо Яниной мамы. – И как стребуешь ноут…

– Думай! Думай! Додумался же, где ее заклинания? Права я была: ты думаешь как она! Думай дальше, думай крепко, думай усердно, изо всех сил думай, рыцарь Александр!..

…Уже стемнело. «Бли-ина…» Саня глянул на телефон: 17.23. Выходит, он просидел у нее четыре с половиной часа?

Но родителей не было до сих пор. И не отвечали на звонки – ни Юля, ни папа.

Саня пробежал, зажмурившись, мимо зеркал (неплохо бы их тоже заговорить), съел полкотлеты – не лезло, хоть и не ел с вечера, – постоял под душем и, не особо вытираясь, нырнул в кровать.

И только когда закрыл глаза – понял, почему от всего этого мрака ему не было так мрачно, как, по идее, должно было быть.

Если у них с Сударыней всё получится (а вдруг); если они остановят – ну, в идеале – этих уродов, тогда…

Тогда, может быть, он разберется, как работает их адская машина. Как она плетет нити судьбы.

И, может, тогда удастся всё переиграть? И вернуть Яну?

Глава 7, которая шиворот-навыворот

Всё вокруг было белым и мягким. И щекотным.

Слишком белым и слишком щекотным.

И внутри тоже было как-то непривычно мягко, не так, как всегда.

Саня проснулся, но еще не открыл глаза и соображал, почему всё такое белое, если они не открыты. Надо открыть, и тогда будет понятно, осенило его, – и он открыл.

И тут же снова закрыл.

И опять открыл, и закрыл, и так много-много раз – пока не проморгался и не привык к матовой белизне.

Метель. Вот оно что. Первая с ноября.

Она была за окном, и комната наполнилась ее светом так, что он натек в спящие Санины глаза. Свет тоже был пушистым, и щекотал Сане шею, лоб и нос, и, кажется, немного просочился внутрь, потому что там тоже всё было как-то щекотно и по-новому… «Теперь слякоть уйдет, город вымоется, выбелится, – думал Саня, – и будет чистый, как с нового листа…»

Но что же там щекочет, в самом-то деле? Нитка, что ли?

Он тронул возле шеи. Черт знает что, пух какой-то… Ему вспомнился бабушкин платок, который кусался, если обмотать им простуженное горло. «Как он сюда попал? Я, что, заболел и ничего не помню?» – размышлял Саня.

Нет, это другое. Не ткань. Это как шерсть или…

Оно тянулось, и Саня наконец сообразил подтянуть и посмотреть. Волосы?.. Парик?.. Щекотало и грело везде, от макушки до ключиц, и Саня стал хвататься за голову, за уши, за плечи…

Да, похоже, оно везде, по всей голове.

От белизны, залившей комнату, вдруг стало мутить, будто Саня тонул в молоке. Почудилось, что родная его комната какая-то не та и он сам тоже не тот, не Саня из бункера № 666, а кто-то совсем-совсем другой, белый и холодный, как Снегурочка… Стало и правда зябко, вот прям до сухости во рту, и еще что-то было внутри, чего не бывало никогда, – Саня никак не мог понять что. И под футболкой ныло, он только сейчас заметил, причем с двух сторон сразу…

Футболкой? Под какой еще футболкой? Он лег голым, в одних трусах, Саня хорошо помнил это, ему вчера лень было вытираться, не то что футболку искать…

Во рту пересохло так, что не сглотнуть. Рывком подскочив на кровати, Саня сел и осмотрелся. Да, футболка, только странная какая-то, длинная, вроде не было таких. И этот парик…

Взгляд наткнулся на приоткрытую дверцу шкафа. Его, Саниного родного шкафа, обыкновенного и знакомого до последней малышовой наклейки. На внутренней стороне дверцы было зеркало.

Саня подхватился с кровати, позабыв о том, что зеркало теперь – не просто зеркало. Футболка неприятно щекотнула там, где ныло. Сбросив на пол подушку, он соскочил к шкафу и распахнул дверцу.

И крикнул.

Точнее, хотел крикнуть, но не вышло – горло пересохло и выключилось. Вместо крика выскочил кашель – тоже сухой и холодный, будто Саня подавился ледышкой.

Из зеркала на него смотрел не он. Не Саня.

На него смотрела девочка.

Кудрявая. В белой ночнушке с кружавчиками.

У нее было Санино лицо – или почти Санино, – его глаза, волосы Саниного цвета, «неопределенно-колосистого», только у него прямые, а у нее мелкими завитками – как раз такие, на какие всегда было стеснительно смотреть…

Прокашлявшись, Саня вспомнил наконец про зеркала.

Им же нельзя верить. Они же беснуются. Это мираж, фантом, фата-моргана…

Он перевел взгляд на себя-настоящего. Та же ночнушка, те же кончики кудрей, и – обожежмой – они. Под ночнушкой. Выпирают, будто у него там лимоны спрятаны, и чувствуются, ноюще и плотно чувствуются, и ткань неприятно трет их, если двигать руками (вот оно что, понял Саня)…