Формула Z

Он застыл. Потом рывком стащил ночнушку. Стал щупать себя – и там, и везде, – и гнуться во все стороны, как циркач… или циркачка? Потом решился и стянул трусы, хоть и так уже было всё видно.

Нет. Не мираж. Или он спит, или ку-ку, или…

…или да.

Да.

Саня теперь не Саня, а девочка.

На миг ему стало как-то неописуемо, запредельно стыдно – будто его сейчас все-все-все увидели, голого и с сиськами.

И тут же этот стыд стал чем-то другим, азартным, томительно-тревожным. Саня вновь поднял глаза на зеркало. Внутри мелькнуло: «Зеркала беснуются и меня с ума сводят»… Мелькнуло и исчезло, улетучилось, и он уже всматривался в свое отражение жадно, нетерпеливо, чувствуя на себе след от своего взгляда, как от пальцев.

Я пялюсь на нее, как пацан, понимал он, разглядывая голую девчонку из зазеркалья. Она была очень девочковой девчонкой, с почти взрослой фигурой и вполне годной, блин, лицевой стороной, – и еще эти кудри… «Сейчас влюблюсь, как Нарцисс», – вдруг подумал Саня и хихикнул – и девчонка сверкнула такой улыбкой, от которой стало совсем не до смеха. Тут же получились надутые губки; глядя на них, хотелось опять улыбаться, что Саня немедленно и сделал…

Минут пять он сосредоточенно гримасничал, исследуя возможности своей мимики. «Я как настоящая девчонка, – вдруг осенило его. – Вот почему они это делают…»

За дверью послышались шаги, и Саня обмер, обхватив грудь.

Стоп, думал он, даже не заметив в себе этого девочкового рефлекса. Если я уже не я, то… То и там может быть кто угодно. Не Юля и не папа, а…

Хотя похоже на Юлю, это она так ходит – быстро и легко, будто у нее пропеллер. Стоп! – похолодел он. – Если там Юля и… то как же я выйду из комнаты? Как покажусь им, а? Как вообще дальше быть?!..

Его одолела паника. Хотелось бежать одновременно во все стороны, и Саня цепенел на месте.

Открылась дверь. Резко и сразу – так, что он не успел вдохнуть и теперь хватал губами воздух. По бедрам протек липкий холод.

Юля.

Обычная, синеволосая, такая как всегда.

– Оу! Извини, я у тебя гольф… тот самый… думала, ты спишь…

Она прошла к шкафу, не глядя на Саню. Тот продолжал стоять как статуя. Ему было совсем погано – будто с него сняли кожу и лапают по голому мясу.

– Вот… – Юля достала что-то из шкафа. – Прикинь, все свои завоняла, некогда стиралку… Сань, ну ты чего? – она подошла к нему. Тот готов был разреветься. – Чего ты? Все девчонки всегда смотрятся голышом в зеркало. И я тоже так делала… и делаю. И правильно! Красоту свою знать надо. – Она щекотнула Саню по пузу.

Тот дернулся – и всё-таки разревелся. Безнадежно и взахлеб.

– Ну чего ты, ну что ты, ну что, – обняла его Юля за голое. – Ну не надо, ну лапуся моя, красотуля, такая прям красавица у меня… Ты из-за папы, да? – она присела перед ним на кровать. – Мы вчера поздно пришли, не хотели будить… Всё нормально, ну, почти… он странный немного, но… всё нормально. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, – она прижалась к Саниному животу. «Синий живот теперь», – подумал Саня и фыркнул сквозь слезы. – Ну вот, – всхлипнула Юля. Она впервые плакала перед ним. – А теперь пойдем в ванную, и… ты точно не передумала?

– Что? – спросил Саня. Чужим голосом, густым и писклявым одновременно. «Бли-ина… это я теперь так говорю?..»

– Как – что? Кое-кто мне все мозги проел, забыла? Я уже и краску нашла ту самую.

– Краску?..

– Ну не тормози, – она потрясла его. – Кто весь месяц клянчил покраситься в синий? Пошли, пока не передумала.

– В си-и-иний?..

Р-р-раз! – кто-то вытолкнул из Сани ледышку, студившую ему грудь. А вместе с ней и лавину горячего, кипучего, обжигающего смеха, от которого было почти больно…

Саня повалился на кровать. Юля легонько пихала его:

– Ты чего? Чего ты? – и сама смеялась всё громче, пока не упала сверху и они не скрутились в хохочущий ком, в котором не было ничего, ни права, ни лева, – только смеховой коллапс, общий на два тела…

(«Вот как оно бывает у них», – думал кто-то в Сане.)

– Охохо, – Юля попыталась встать. – Не могу…

– Знаешь, мам, – сказал вдруг пискляво-густой голос. – Я передумал… передумала краситься. Буду уже своего цвета, ладно?

* * *

Все вещи в ее родном шкафу оказались Саниными. То есть девочковыми: колготки, блузки, платья – и даже лифчики в особом уголке. Санины руки уверенно управлялись со всем этим, а сама Саня удивленно наблюдала за их самодеятельностью откуда-то изнутри.

Расчесывание было пыткой похлеще – гибрид плетения венков и снятия скальпа. Саня пообещала себе постричься под ноль, если не научится делать это по-человечески. (Хотя она гнала туфту: ее новые кудряшки – всё-таки это была вещь.)

Потом руки потянулись туда, где теперь обитали мазилки всех цветов радуги. Саня добыла сразу пригоршню, хмыкнула – «ну вот, начинается» – и разрешила рукам делать свое дело. Те взялись танцевать по ее лицу – рисовать, чернить, подмазывать, – и через пять минут лицо стало вдвое старше и вчетверо девочковей. И щипательней (или как еще назвать). Внутренний Саня-наблюдатель только головой качал, наблюдая за этим процессом превращения человека в художественное изделие.