Филэллин

В бытность мою при покойном государе вы в разговорах со мной вволю поиздевались над несчастьями греков и нашим стремлением к свободе, – а я в то время не имел возможности достойно вам отвечать. В частности, вы уверяли меня, что гибель Греции придет из Египта, помните? Хотелось бы знать, осталось ли ваше мнение прежним после того, как в Наваринском бою египетский флот сожжен союзной эскадрой, и его обгорелые обломки усеяли море от Наварина до Навплиона.

Император Николай Павлович оказался милосерднее и прозорливее своего предшественника на троне – русская армия разбила войско султана и дошла до Адрианополя. Англичане заняли Мисолонги, французский корпус Мезона изгнал Ибрагим-пашу из Мореи. Афины – наши, над Парфеноном поднят греческий флаг. Белое и голубое восторжествовало над зеленым. Мужество, проявленное нами при обороне Акрополя, расположило в нашу пользу сильных мира сего. Война еще не закончилась, но признание державами Греческой республики – вопрос ближайших недель.

У нас есть старинная песня о взятии турками Константинополя. Вот вкратце ее содержание.

Утром черного вторника, то есть 28 мая 1453 года, некий монах жарил на кухне рыбу – и вдруг услышал воззвавший к нему откуда-то с высоты громкий голос: “Беги, монах! Спасайся! Сейчас в город ворвутся турки!” Монах лишь посмеялся, сказав, что скорее эти жареные рыбины оживут и, как птицы, полетят по воздуху, чем турки возьмут святой город. Едва он это произнес, рыбины воспарили над сковородой и вылетели на улицу. В ту же минуту войско султана ворвалось в Константинополь.

Сделайте одолжение, Игнатий Иванович, подойдите к окну. У вас там ночи сейчас белые, за окном во всякое время светло.

Что вы видите?

Не летает ли над Царским Селом любимая вами жареная корюшка, которой вы как раз собирались поужинать?

Если да, она поднята в воздух силой вашего неверия в способность греков стать свободным народом.

Покой

Игнатий Еловский. Журнал камер-секретаря императора Александра I

Октябрь 1835 г

Вчера было 1 октября, десятая годовщина того дня в Балаклаве, когда государь высказал желание сделать меня своим библиотекарем и разделить со мной старость. Этот день я посвящаю воспоминаниям о нем, перечитываю “О подражании Христу” Фомы Кемпийского, прохожу его обычными маршрутами в царскосельском парке, если удается туда проникнуть, а в Петербурге посещаю Конюшенный двор, стою возле чучела белой кобылы, на которой он в 1814 году во главе армии въезжал в Париж. Кое-какие связанные с ним и важные для меня места мне как частному лицу недоступны, но я довольствуюсь тем, что есть. Так продолжалось из года в год, а вчера я впервые за десять лет забыл этот день. Оправдываюсь тем, что встретил его не дома, не в окружении привычных вещей и книг, а на пароходе, следующем из Дувра в Афины.

Я в том же возрасте, в каком скончался государь. Я так же, как он в моих нынешних летах, страдаю вялостью желудка, употребляю чернослив без кожицы и много путешествую. В дороге медленнее течет время, а калейдоскопическая смена впечатлений дает бесценное на пороге старости чувство полноты жизни. Я объездил пол-Италии, был на Святой земле, в Александрии. Египтом по-прежнему правит Мехмед-Али, а его приемный сын куда-то загадочно исчез. Во всяком случае, “Русский инвалид” перестал им интересоваться.

Дальше, чем из Петербурга в Кронштадт, я на паровых судах не плавал. Оказалось, что скорость и удобства даются не даром, плата за них взимается не только деньгами, но и раздраженными нервами, и бессонницей. Под полом каюты день и ночь стучит машина. К этому стуку нельзя привыкнуть из-за его адской ритмичности. Спасаясь от него, я часами гуляю по палубе. Там он заглушается плеском волн и шлепаньем пароходных колес. Шум воды под плицами не так обременителен для слуха и, при своей механической равномерности, стоит ближе к естественным звукам природы.

Из пассажиров я сошелся с мистером и миссис Латтимор, средних лет супружеской парой из Лондона. Он – молчаливый господин без каких-либо резких черт во внешности и характере, а его жена принадлежит к тому типу женщин, о ком говорят, что в молодости они были красавицы. Кажется, ее лицо носит следы былой красоты, которой, может быть, отродясь не бывало.

Как и я, мистер Латтимор знает Грецию только по книгам, но его супруга там когда-то побывала. По ее словам, эта страна разительно непохожа на Италию, и, при том же высоком и чистом небе, при тех же, если не более роскошных видах, лишена живости и характерной для итальянцев кипучей энергии. В Греции мало городов, это суровая, пустынная, бедная, негостеприимная земля. В Италии всё располагает к веселью и наслаждению, а здесь постоянно сознаешь недостаток исторических знаний, необходимых, чтобы из унылого настоящего перенестись во времена древних. Если не радуют живые люди, остается искать утешения у мертвых.