Фиалка Пратера

– Признаю, во многом получилось чертовски хорошо… Но что мне делать? Вы поставили нас в тяжелое положение.

(Ого, подумал я, да он умен!)

– Все разрушено, уничтожено. Низведено до вопиющей чепухи. Ужасно. Ничего не поделаешь.

– Вы-то чего печалитесь? Картина вам неинтересна.

– Кто вам такое сказал? – сверкнул глазами Бергманн.

– Вы сами.

– Я ничего такого не говорил. Мне неинтересна картина, которую склепает ваш Кеннеди.

– Вы сказали, что она вам неинтересна… Сэнди, он ведь сказал?

– Ложь! – Бергманн зло посмотрел на Эшмида. – Я бы не посмел! Как моя же картина может быть мне не интересна? Я вложил в нее все: время, мысли, заботу, силы… Столько месяцев! Как можно говорить, что мне она не интересна?

– Ай, молодец! – Четсворт от души расхохотался. Встав и выйдя из-за стола, он хлопнул Бергманна по плечу. – Вот это дух! Вам еще как интересно! Я же знал. Если кто скажет, что вам неинтересно, я лично помогу вам выбить из него дурь. – Он замолчал, как будто в голову ему внезапно пришла мысль. – А пока вот что: мы с вами и с Ишервудом сейчас пойдем и взглянем на черновики. Сэнди брать не станем, будет ему, грязному псу, наука.

К этому моменту он успел подвести Бергманна к двери. Бергманн шел как оглушенный, не сопротивляясь. Четсворт придержал нам дверь, и я, проходя мимо, заметил, как он подмигивает через плечо Эшмиду.

В проекционной нас уже ждали. Мы отсмотрели все, что было снято за день, а после Четсворт обыденным тоном предложил:

– Отсмотрим, думаю, снятое за последние две недели?

Теперь я все понял ясно и шепнул Лоуренсу Дуайту:

– Когда Четсворт распорядился приготовить материалы к просмотру?

– Сегодня рано утром, – ответил Лоуренс. – А что?

– Так, ничего. – Я улыбнулся сам себе в темноте. Вот, значит, как.

Когда все отсмотрели и зажегся свет, Четсворт произнес:

– Ну и как вам?

– Ужасно, – угрюмо произнес Бергманн. – Определенно, это ужасно.

– О, я бы не стал заходить так далеко, – вкрадчиво, попыхивая сигарой, сказал Четсворт. – Сцена с Анитой чертовски хороша.

– Ошибаетесь. – Бергманн моментально просиял. – Она кошмарна.

– Мне нравятся ваши ракурсы.

– Ненавижу их. Они бедны, унылы, в них нет искры. Как в паршивой кинохронике.

– Не представляю, как можно было снять лучше.

– Вам не понять, – уже с улыбкой проговорил Бергманн, – зато мне все видно. Видно ясно. Подход неверный. Теперь я прозрел, а до того блуждал во тьме, как старый идиот.

– Думаете, сумеете поправить?

– Завтра же начну, – решительно ответил Бергманн. – Переснимаю все. Работать буду денно и нощно. Теперь я вижу все отчетливо. В расписание уложимся. Сделаем вам великую картину.

– Еще бы! – Четсворт одной рукой обнял Бергманна за шею. – Только сперва все новые идеи показывайте мне… Смотрите, мы сегодня поужинаем втроем, а затем уже приступим к делу.

* * *

И мне еще казалось, что мы перерабатываем! Следующие дни были ни на что не похожи. Я потерял чувство времени и пространства, я сильно уставал. Выматывались все, однако работали как никогда хорошо. Даже актеры перестали хандрить.

Бергманн всех вдохновлял. Его абсолютная определенность подхватила нас, как течение. Повторных дублей почти не делали. Необходимые правки в сценарий придумывались сами собой. Бергманн точно знал, чего хочет, а мы покорно все принимали.

Окончание съемок подкралось незаметно. В одну ночь (возможно, даже в последнюю) мы заработались особенно допоздна – над большой вступительной сценой в Пратере. В тот день Бергманн был незабвенен. Осунувшийся и постаревший, сверкая темными глазами, он правил нами, как ему вздумается, – расплавив всех и слив в единый организм, в котором у каждого имелась своя роль. Выжатые, мы, однако, смеялись. Как на вечеринке, где хозяином был Бергманн.

Когда был снят последний дубль, он торжественно подошел к Аните и при всех поцеловал ей ручку.

– Благодарю, моя дорогая. Вы великолепны.

Тронутая, Анита даже прослезилась.

– Фридрих, простите меня, я порой зарывалась. Больше у меня никогда такого опыта не будет. Вы самый чудесный в мире мужчина.

– Ну, Культя, – обратился к своему протезу Лоуренс Дуайт, – теперь мы видели все.

* * *

Артур Кромвель жил на квартире в Челси. Может, всем к нему, пропустить по стаканчику?.. Анита согласилась. Согласились и мы с Бергманном. К нам присоединились Элиот, Лоуренс и Харрис. Бергманн настоял на том, чтобы прихватить Дороти, Тедди и Роджера. И вот, когда мы уже начали собираться, появился Эшмид.

Я было испугался ссоры, однако ничего такого не произошло. Бергманн слегка напрягся, и Эшмид отвел его в сторонку, где произнес что-то тихо, улыбаясь своей неуловимо льстивой улыбкой.

– Поезжайте со всеми, – сказал мне Бергманн. – Я задержусь, у нас разговор.

Не знаю, какие слова нашел Эшмид, но когда мы встретились у Кромвеля, то стало ясно, что имело место примирение. Бергманн сиял, а улыбка Эшмида сделалась душевной. Несколько минут, и он уже звал Бергманна «Фридрих». Что еще чуднее, Бергманн при всех называл его Зонтиком.