Фермер, который меня довел

— Хорошо, — сдалась я. — Заберу амулет.

— Только не смей его трогать, — предупредила знахарка. — Если амулет тронет женщина, то быть беде, род будет проклят.

— Тогда как же я его заберу, раз женщинам нельзя его трогать?

— Пустая башка! Кожей голой касаться нельзя! Они его тебе в платке или чехле привезут, так и заберешь, но не смей внутрь соваться, поняла?

— Поняла. А если меня обманут и привезут в платке какой-то камешек с дороги? Откуда мне знать, что это амулет моего рода?

О своих неосторожных словах я пожалела мгновенно: старушка снова крепко схватилась за мой подбородок, и, сжав его своими маленькими, но крепкими пальчиками, прошипела:

— Будь рада, что перед тобой старуха бессильная сидит! За такие слова у нас убивают!

— Извините, — выдавила я.

Чиура оттолкнула меня:

— Уходи, песочный камешек. Расстроила ты меня, аж во рту кисло. Мясо дрянное принесла.

— Но съели вы его с аппетитом, — не удержалась я.

Глаза Чиуры сверкнули, и я поспешила уйти, пока старушка-пустынница меня не поколотила.

Когда я вернулась на ферму, небо сделалось аспидно-черным, и похолодало настолько, что пока я шла от ворот до дома, у меня замерз нос. Тишину разбавляло лишь ровное гудение, раздающееся от замененной будки подачи энергии; мигал светильник над крыльцом.

Подобная атмосфера в самый раз для фильма ужасов – уж я-то знаю, работала над сценарными шаблонами для нагнетания страха. Но одно дело шаблон для виртуальной реальности, и совсем другое – реальность, суровая и беспощадная, как холод пустоши.

Раздался шорох.

Шера пустынная, не торопясь, элегантно, отползла с моего пути в сад, оставляя за собой на земле, припорошенной песочком, слабый извилистый след.

Я не испугалась на этот раз.

Я подумала о ленивых дезинфекторах, о бестолковых, но дорогих отпугивателях змей, и решила, что раз уж шера ничего не боится и считает ферму своим домом, пусть так и будет. В конце концов, меня она все равно сожрать не сможет.

Наверное.

—У тебя все хорошо, Ками? — спросил отец.

Не могу врать ему. У нас особая связь, мы тонко чувствуем настроения друг друга. А вот мама меня, к примеру, никогда не понимала, мы с ней пребываем в вечном конфликте, и спорим даже о цвете и форме салфеток для стола.

— Не очень, — призналась я, и жалобы тут же потекли непрерывным потоком: — Одной на ферме страшно, ночами так вообще жуть и волосы дыбом от каждого шороха, будка сгорела – деньги влет ушли, змея по территории ползает, и хотя она неопасная, у меня поджилки трясутся, как ее вижу. Сосед странный, местные посмеиваются надо мной, а Нев…

— Что Нев? — тут же среагировал папа, сразу выцепив единственный по-настоящему тревожащий меня предмет разговора. Точнее объект.

Я замолкла, и, не решившись рассказать об агенте Руде и Тенях, вымолвила:

— Я вот думаю… что, если мы рано поженились?

— Рано, — произнес папа с неодобрением, но не потому, что ему не нравится Нев, а потому что не хотел так рано выдавать замуж свою единственную и нежно любимую дочь. — Ты по своей воле пропускаешь замечательнейший период в жизни – период свободы, молодости, безбашенности. Период, когда можно влюбиться несколько раз за день и спонтанно махнуть в другую систему. Период, когда смотришь на Звезды, а не под ноги. Эх, Ками… все это ты променяла на брак.

— Но ведь ты сам говорил мне, что если встретишь своего человека, то можно и сразу замуж.

— Я же не знал, что ты так и поступишь! — возмутился отец шуточно, и уже серьезно, без шуток, спросил: — Ты сомневаешься в Невиде или просто осознала, что слишком рано окунулась в супружескую жизнь?

— Мои ожидания не совпали с реальностью, вот и грущу, — приврала я, и, пока папа не распознал это привирание, сказала уже честно: — Я не ожидала таких сложностей с фермой.

— Мы с мамой говорили тебе: не лезь в это. И зря ты не улетела вместе с Невидом. Мне тревожно, Ками. Ты у нас такая нежная, возвышенная – не тебе решать все эти проблемы с будками, змеями, соседями… Кстати, не обижают тебя местные?

Я усмехнулась: для папы я все та же маленькая девочка, которую надо защищать и оберегать.

— Не обижают.

— Точно? У меня ощущение, что ты не договариваешь.

— Местные дружелюбны, рады помочь мне, но демонстративно дают понять, что я не такая, как они, и потому странная. Мне кажется, я их забавляю.

— Мне это знакомо. Когда я ухаживал за твоей мамой и прилетал в Хасцен, чувствовал то же самое. Мне кажется, пески севера имеют какое-то особое воздействие на людей, особый фон, и каждый, кто не соответствует этому фону, выталкивается из этой среды, как чужеродный элемент.

— Красиво ты завернул, — улыбнулась я, и вспомнила рассказы мамы о папе. Его «выталкивал» из Хасцена не какой-то особый фон, а местные парни, которым не понравилось, что южанин ухлестывает за «их» девушкой. — Знаешь, пап, в заведениях Хасцена ко мне уважительно обращаются «орио». Представляешь?

Отец замолк растерянно, а потом как грохнул смехом! Я аж растерялась.