Несмотря на многочисленные тяготы, этим летом жилось не так уж плохо. Если кормов у них было и не больше, чем во времена мистера Джонса, то, по крайней мере, и не меньше. Одно то, что они должны были кормить только самих себя и не были обязаны содержать еще и пятерых расточительных двуногих тварей, было немалым преимуществом, которое перевешивало многие трудности. Методы работы животных во многих случаях были эффективнее и экономичнее. Так, например, прополка делалась с недоступной людям тщательностью. И опять же, так как ни одно животное не травило посевов, отпала необходимость отгораживать пахотные земли от пастбищ и поддерживать живые изгороди и ворота в должном порядке, что давало немалую экономию труда.
Тем не менее, уже в течение этого лета обнаружились и дали о себе знать многие непредвиденные трудности. Не хватало керосина, гвоздей, веревок, собачьих сухарей, железных подков, а самим произвести всё это на ферме было невозможно. А в будущем предстояло столкнуться с нуждой в семенах и искусственных удобрениях, не говоря уж о различных инструментах и оборудовании для мельницы. Откуда было взять всё это, никто не мог себе даже представить.
Однажды утром в воскресенье, когда животные собрались для получения приказаний на следующую неделю, Наполеон объявил, что переходит к новой политике. Отныне Ферма Животных завяжет торговые отношения с соседними фермами, разумеется, не ради коммерческой выгоды, а единственно для того, чтобы обеспечить себя некоторыми крайне необходимыми материалами. «Потребности мельницы должны быть поставлены во главу угла», — сказал он. Поэтому он, Наполеон, ведет сейчас переговоры о продаже стога сена и части урожая пшеницы текущего года, ну, а если денег все-таки не хватит, то придется добывать их продажей яиц, на которые всегда есть спрос в Виллингдоне. «Куры, — сказал Наполеон, — должны поддержать эту жертву как свой собственный вклад в строительство мельницы».
Снова животные ощутили смутное беспокойство. Разве среди прежних резолюций, принятых сразу после изгнания Джонса на первом, триумфальном, митинге, не было решения никогда не заключать никаких сделок с людьми, никогда не заниматься торговлей, никогда не прикасаться к деньгам? Все животные помнили, как принимали эти резолюции, или, по крайней мере, им казалось, что они помнят. Четыре юных борова, те самые, которые когда-то возмущались отменой митингов, робко подняли голос и на этот раз, но тут же и смолкли, заслышав устрашающее рычание псов. Овцы, как обычно, заблеяли: «Четыре — хорошо, две — плохо», и минутное замешательство сгладилось.
В заключение Наполеон простер ножку вверх, призывая всех к молчанию, и объявил, что он уже обо всём распорядился. Животным не придется вступать в непосредственный контакт с двуногими. Эту неприятную обязанность он целиком берет на себя. Мистер Вимпер, стряпчий, проживающий в Виллингдоне, согласился выступать в качестве посредника между Фермой Животных и внешним миром. Каждый понедельник он будет посещать ферму в утренние часы для получения инструкций. Наполеон закончил свое выступление обычным призывом: «Да здравствует Ферма!», после чего, пропев «Животных Британии», все разошлись.
В тот же день Визгун обошел всю ферму и навел должный порядок в мыслях и чувствах животных. Он заверил их, что резолюция против денег и торговли не только никогда не принималась, но даже и не выносилась на обсуждение. Это чистейшей воды измышление, возможно, восходящее в своих истоках к лживым инсинуациям Снежка. У некоторых животных были все-таки неясные сомнения, но Визгун жестко спросил у них: «А вы уверены, товарищи, что это вам не приснилось? У вас что — есть протокол того собрания? Эта резолюция была где-нибудь записана?» И так как это была истинная правда, что никаких записей об этом у них не сохранилось, животные поняли, что ошибались.
Мистер Вимпер, как было уговорено, посещал Ферму Животных каждый понедельник. Это был хитроватый на вид субъект невысокого роста с бакенбардами: адвокат и мелкий делец, раньше других сообразивший, что Ферме понадобится посредник и что на этом можно заработать. Животные относились к Вимперу с подозрением и опаской и, насколько это было возможно, обходили его стороной. И все-таки, когда они видели, как их четвероногий собрат Наполеон отдает приказания двуногому существу, они невольно исполнялись чувством гордости, которое их отчасти примиряло с этим новшеством. Их отношения с человеческим родом несколько изменились. Теперь, когда Ферма Животных процветала, двуногие ненавидели ее ничуть не меньше, а скорее даже больше. Каждый представитель человеческой расы верил, как в бога, в то, что Ферма рано или поздно должна обанкротиться, а затея со строительством мельницы и подавно обречена на провал. Встречаясь в пивных, они при помощи диаграмм доказывали друг другу, что мельница неизбежно развалится, а если даже и устоит, то всё равно никогда не будет работать.