Феодал

Зато с Патриком дела творились негожие. Что за постная рожа? Утолив любопытство Джоан насчет сына и невестки, поболтав с нею о том о сем, Фома спросил о чайном листе, не принести ли в следующий раз? Оказалось, что запас еще есть. Умница Джоан правильно поняла намек и удалилась, заверив, что сей момент вскипятит и заварит. После пожара очаг был, разумеется, выселен из дома. Повторять огнеопасные эксперименты Патрик, даже отрешенный от действительности, не собирался.

– Чай – это хорошо, – жизнерадостно сообщил Фома, сев перед подобием стола на ту же лежанку, где сидел Патрик. Толкнул его плечом, подмигнул: – А может, чего покрепче найдется, а?

– Во фляге, – тихо и не сразу отозвался Патрик.

– Это где? Вон в той?

– В той.

– Тогда угощай, чего сидишь? Тоже мне, хозяин! К тебе гость пришел, а не прокурор с обыском. Давай-давай. И закуску. А я тебе в следующий раз молодого вина принесу, Автандил обещал, что вино скоро поспеет. Забыл уже небось вкус вина? Я едва помню. Кислое оно, наверное, выйдет, ну и наплевать. Все равно сок лозы! М-м… поэма! Хайям.

Патрик молча достал из-за лежанки две кружки, Фоме набуровил половину, себе – на донышко.

– А сам что тормозишь? Неспортивно.

– Я много не буду, – тихо, но твердо ответил Патрик.

– Да? Это почему?

– Не хочу.

– Пьянеть не хочешь?

– Да.

– Вот я и хочу знать: почему? Язва открылась?

– Нет.

– Тогда что?

– Устал я, – равнодушно сообщил Патрик. – Выпивка не поможет. Не хочу больше так жить.

– «Так» – это как?

– Как животное.

Фома похлопал его по плечу.

– По Марксу с Энгельсом живем. Не изучал, нет? А я успел немного на первом курсе. Потом отменили. Но «Манифест» прочитал весь. Что там писано об идиотизме деревенской жизни, а?

Патрик молчал. Как будто не слышал.

– Не знаешь? Ну так я тебе скажу. Не от Маркса скажу, а от себя. Идиотизм живет не сам по себе и возникает не от сырости. Идиотизм берется от идиотов. Каков человек, такова и жизнь, понял? Мы ее сами делаем. Какой сделаем, такова она и будет. Перестал работать – околел. Перестал мыслить – и готово, зарос мохом. С виду вроде человек, присмотришься – живой труп, а присмотришься получше – говно обыкновенное. Ты что, думаешь, будто там, – Фома яростно вздел над собой указательный палец, – кто-то будет стараться ради говна? А вот хрен тебе! – Он уже орал, вскочив. От волнения из него начали выскакивать русские слова. – Может, это испытание нам такое, ты об этом не думал? Ах, все-таки думал? Перестал верить, да? Ну и не верь, мне плевать. Пропади ты пропадом, хлюпик! Плоскость меняется, и я хочу знать, чем все это кончится. Я дожить хочу. Понять смысл. А ты – сдохнешь! И Джоан угробишь, а она у тебя умница, жаль, что дураку досталась, и внуков не увидишь…

Он еще долго кричал, оскорбляя Патрика всеми известными ему английскими оскорблениями с прибавкой русского мата. Он увлекся настолько, что уже не разыгрывал раздражение, а в нем находился. И достиг своего: по лицу Патрика побежали пятна, зловеще заиграли желваки, а вскоре грянул и взрыв. В лицо феодала полетела кружка, а за ней и яростный кулак. Фома уклонился, но подсечку проводить не стал. Ему пришлось еще трижды уходить от удара, прежде чем Патрик сообразил, что не ему тягаться с феодалом. Тогда он сел, сверкая глазами, тяжело дыша и взрыкивая.

– Так-то лучше, – констатировал Фома, довольный сеансом психотерапии. – Ожил, нет? Вижу, ожил… Вот за жизнь давай и выпьем, налей-ка по новой…

Глава 3

Снилась просто какая-то дрянь. Во-первых, привиделся феодалу во сне кусок Москвы с домами, людьми, пыльными липами и одуванчиками на газонах. По вдавленным в серый асфальт рельсовым параллелям с дребезгом и звоном катились угловатые трамваи – обыкновенные, не торпедоносные. Хорошо было. И помятые голуби бегали и урчали на тротуаре возле рассыпанной кем-то крупы, и следил за ними из окна желтоглазый, бандитского вида кот. Пробежала наглая крыса и погналась зачем-то за трамваем, быстро и дико вырастая до слоновьих размеров, и вот уже почти догнала трамвай, набитый, как удалось рассмотреть, не людьми, а толстогубыми рыбами с выпученными глазами. Но тут все стало таять, оплывать, как воск на сковороде, и проваливаться в асфальт, вдруг обернувшийся жидкой землей; мир стремительно гнил и разлагался, и сам Фома в ужасе смотрел на свои вытянутые руки, тоже разлагающиеся, и видел, как падает с них гнилое мясо и как обнажаются кости. Тут он вспомнил, в каком месте спит, заорал и проснулся.

Нет, обошлось… Руки были на месте. Вполне целые и здоровые руки. Правда, в мурашках, но это как раз понятно. Черт, повадилась сниться всякая мерзость! В прошлый раз гигантские вши привиделись, теперь крысы…

И – ничего вокруг. Наверное, впервые спальня не смогла материализовать предметы из сна. А то возвышалась бы тут гипсовая крыса ростом повыше вымершего зверя мегатерия. Может, дело в том, что приснившийся мир успел во сне погибнуть?