Фельдмаршал Борис Шереметев

— И об Уразае можно?

— Напиши и об Уразае.

В тот же день воевода Кудрявцев появился у Шереметева.

— Борис Петрович, что вы наделали?

— Что я наделал?

— Вы отпустили смутьянов и возмутителей, вы потакаете ворам.

— Никита Алферьевич, я исполняю волю государя, — не дать разгореться еще одному пожару.

— Но именно они являются подстрекателями, Борис Петрович. Из-за этого я и засадил их в тюрьму. Они бунтовщики.

— И Усей с Уразаем?

— Какие еще Усей с Уразаем? Я не знаю, кто там Усей и Уразай, они все одним миром мазаны.

— А я вот их знаю. Они воевали в моей армии, и воевали неплохо, доставали мне «языков», захватывали пушки, знамена противника. Отпущены по ранению, а вы их в тюрьму. Нехорошо, Никита Алферьевич, нехорошо. Этим вы сами подвигаете башкир к бунту. Вы! Неужели непонятно?

— Извините, господин фельдмаршал, но я буду вынужден написать об этом самоуправстве государю.

— Пожалуйста, Никита Алферьевич, разве я возражаю. Но я повторяю, государь велел, если возможно, миловать. Я нашел здесь эту возможность. Отпустил с ними своего офицера, и уверен, они исполнят все в лучшем виде. Утишить надо их, утишить, а не распалять неправыми арестами. Мало нам шведов, так давай еще и башкир против себя восстановим.

Не убедил фельдмаршал воеводу, не убедил. Более того, у Кудрявцева появились сторонники, воевода Сергеев и прибыльщик Вараксин. Прямо на государя выходить не решились, а послали донос Меншикову, твердо зная, что через него все станет известно царю.

В доносе говорилось, что Шереметев творит самоуправство, отпускает безнаказанно из тюрем воров, чинит иноверцам «ослабу», от которой уж добра ждать не приходится.

Доносу, увы, был дан ход, и Петр направил к Шереметеву для надзору гвардейца, сержанта Щепотьева, с строгим указом фельдмаршалу: «Ни в какие дела, кроме военных, не вступаться, а что будет доносить вам сержант Щепотьев, извольте чинить по слову его».

Самому Щепотьеву Петр наказал:

— Ты, Михаила, будешь при фельдмаршале моим оком. И должен смотреть, чтоб все им творилось по моему указу, и если же по каким-то своим прихотям он не станет делать, говорить ему об этом, а если он тебя не послушает, отписывай мне.

Борис Петрович был оскорблен таким решением государя, с горя подвыпив, говорил своему генерал-адъютанту Савелову:

— Где это видано, чтоб сержанта ставить над фельдмаршалом? А? Петро? Что молчишь?

— М-да… — сочувственно мдакал Савелов, но не более, поскольку надзорщик этот царем послан, а уж царево решение хаить себе дороже может обойтись.

Не менее оскорбительным было для Шереметева, что пришел к воеводе Кудрявцеву от царя указ: «Воротить все в прежнее состояние». Воевода приказал вернуть всех выпущенных «воров» в тюрьму, и в ту же камеру, наказав тюремщикам: «Никаких фельдмаршалов туды не пущать». Но и этого мстительному Кудрявцеву показалось мало, он велел писарю сделать несколько списков с царского указа и разослал их во все нижние города, приписав от себя, что-де «государь фельдмаршала ни в чем слушать не велит».

Узнав обо всем этом, Борис Петрович сел за письмо «первому министру» Головину: «Федор Алексеевич, государь мой, я ныне в Казани живу как в крымском полону. Ныне, пожалуй, подай мне помощи, отзови меня в Москву. Зело я, государь, опасаюся, чтоб не учинилось на Уфе от башкирцев, как и в Астрахани, а я вижу, что зреет. А как сделается, мудро будет унимать и усмирять… не таково время, чтоб их слишком злобить, полно нам покуда шведов».

Однако граф Головин, несмотря на свою власть, не решился отзывать фельдмаршала в Москву, но велел «итить до Саратова, дабы оттуда весной двинуться к Астрахани к усмирению бунта».

Таким образом Головин отдалял Шереметева от казанского воеводы Кудрявцева, большего он не смог ему сделать, потрафить.

В марте Шереметев с полками подошел к Черному Яру, тоже, по его сведениям, присоединившемуся к астраханским бунтовщикам. Однако черноярцы, наученные своим воеводой Вашутиным, завидев регулярное войско, вышли ему навстречу с повинной, неся плаху с воткнутым в нее топором. Все без шапок рухнули ниц.

— Вот, батюшка воевода, наши головы, а вот плаха, вели рубить али миловать.

— Я милую вас, — молвил фельдмаршал, не слезая с коня. — Пусть все сдадут оружие, какое имеется.

Он проехал к городской канцелярии, там встретил его черноярский воевода Вашутин:

— Здравия вам, господин фельдмаршал.

— Ты воевода?

— Да, ваше высокопревосходительство.

— Бунтовались твои люди?

— Да, были астраханцы, мутили народ. А ушли, я и уговорил черноярцев не слушать, покориться государю. Согласились почти все, а кто не согласен был, того прогнали.

— Все равно, Вашутин, придется твоим сдать огнестрельное оружие.

— А как же мы? А ну разбойников нанесет.

— Я оставлю тебе солдат с полтысячи с добрым офицером.

— Ну тогда другое дело.

— Савелов, — подозвал Шереметев своего генерал-адъютанта, слезая с коня, — проследи, чтоб сдали ружья, пушки, если таковые имеются. Сабли, алебарды ^{187} оставь им. Воевода поможет, он знает, у кого что имеется.