Фельдмаршал Борис Шереметев

Услышав однажды собственными ушами подобное выступление Щепотьева перед астраханцами, Борис Петрович взмолился в письме к первому министру: «Федор Алексеевич, за-ради Бога, если мне здесь еще жить, прошу, чтоб Михайла Щепотьева от меня взяли».

Однако Головин, сочувствуя свату, не мог этого сделать без разрешения царя, а тот уехал в армию. Мог лишь посочувствовать и посоветовать: «Не обращать внимания на этого бездельника и не опасаться его».

Тогда Шереметев решил по-другому — самому быть «скоряя отозванным». Он писал Головину: «За грехи мои пришла мне болезнь ножная: не могу ходить ни в сапогах, ни башмаках, а лечиться тут не у кого. Пожалуй, сделай милость, не оставь меня здесь».

Дожидался «милости» фельдмаршал аж до июня. Наконец-то пришел указ ему отправляться в Киев. Радостный явился Борис Петрович к вновь назначенному губернатору проститься:

— Прощай, Петр Матвеевич, наконец-то отзывают меня.

— До свидания, Борис Петрович, я счастлив был служить с вами. Кого берете с собой?

— Только драгун своих. Остальные под вашу команду поступают.

— А Щепотьев?

— Он дрыхнет после очередной пьянки, — изморщился фельдмаршал, как от зубной боли. — Пусть спит.

— А проспится, куда его? За вами послать?

— Боже сохрани, Петр Матвеевич. Он мне и так всю плешь переел. Командируй его в полк Преображенский, к месту постоянной службы.

— Встретите брата, кланяйтесь ему от меня.

— С удовольствием. Мы с Федором Матвеевичем старые друзья.

Посланный вперед квартирмейстер отыскал для фельдмаршала отдельный дом недалеко от Печорского монастыря и встретил его на переправе.

— Все готово, Борис Петрович.

— А место для драгун сыскал?

— Там же рядом большой двор, поставят палатки.

— А для лошадей?

— Для ваших рядом с домом конюшня. Драгунам придется своих в поле пасти.

— Мои тоже свежего, чай, хотят.

— Вашим будем зеленки подкашивать.

Поскольку день клонился к закату, Борис Петрович решил никуда со двора не съезжать, велев денщику готовить постель.

Наутро, хорошо выспавшийся, призвал парикмахера Алешку, велел побрить себя. И дабы не терять время, приказал адъютанту докладывать обстановку в Киеве.

— Здесь ныне фельдмаршал Огильви пребывает, — начал Савелов доклад.

— Спасибо за добрую новость, — с нескрываемой издевкой процедил Шереметев.

Генерал-адъютант понял, что обмишурился, подумал: «Вот уж истина, двум медведям в одной берлоге тесно». Но как ни в чем не бывало продолжил доклад:

— Здесь же пребывает и светлейший князь римский Александр Данилович Меншиков.

— Как ты сказал? Светлейший князь?

— Да, Борис Петрович. Им сей титул пожаловал сам император только что.

«Эк прыток, любимчик!» — подумал с горечью Борис Петрович, но от адъютанта постарался скрыть это. Молвил:

— Рад за Данилыча, рад.

— А также присвоено им звание генерал-лейтенанта, — продолжал Савелов.

«Ого! Этак он и меня скоро достанет».

— И думаю, сие преподнес государь светлейшему ради медового месяца.

— Неужто женился?

— Да. Здесь, в Киеве, говорят, и обвенчался.

— На ком же?

— На девице Арсеньевой, что была в услужении у царевны Натальи Алексеевны ^{190}.

— Ну-у, Данилыча есть с чем поздравить, — сказал Шереметев, подавляя вдруг заскребшую в сердце зависть. Но ретивое не обманешь, это не адъютант, опять почувствовалась боль в ногах.

Но Савелов слишком хорошо знал Шереметева: «Однако! Вот тебе и третий медведь в берлоге».

Отдать первый визит, конечно, надо новоиспеченному светлейшему князю — это ясно как Божий день. Он возле государя обретается и наверняка имеет что сказать фельдмаршалу от его имени. Вполне возможно, и выговор за то, что приказал бомбить Астрахань, ведь государь настаивал на мирном решении конфликта. Даже принимал и одаривал астраханских посланцев, заранее вины им отдавая. А вот пришел под Астрахань фельдмаршал с войском и заговорил с бунтовщиками другим языком — пушечным.

Но у Бориса Петровича на это уже отговорка заготовлена: «С башкирами вон миром решил, а как обернулось?» Государь сторону воевод тамошних взял. Ясно, что они в доносе обнесли фельдмаршала, а государь, не разобравшись, велел «воротить все в прежнее состояние», да еще Щепотьева подкинул для догляду, словно за мальчишкой непутевым. Обидно сие, чего уж там.

Отправляясь к Меншикову, оделся Борис Петрович в лучшее платье, в белые чулки и новенькие башмаки на размер более, чтоб больным ногам не так тесно было. Напялил напудренный Алешкой новый, непропотевший парик. Ну, само собой, обе кавалерии — Мальтийскую и Андреевскую подвесил. Пристегнул шпагу с позолоченной рукоятью, оглядел себя в зеркало. Подумал: «Н-ничего! По военной части я все едино выше. Я фельдмаршал, а он пока генерал-лейтенант».

— Ба-а, кого я вижу! — вскричал Меншиков и пошел навстречу Шереметеву, распахивая руки для объятия. — Граф, я искренне рад за вас.

«Граф? — мелькнуло в голове Бориса Петровича. — Неужто? Давно пора, ему-то вон и князя отвалили». Но, обнимаясь с фаворитом, вслух молвил:

— Уж не оговорились ли, Александр Данилович?

— Нет, нет, Борис Петрович. Именным указом отныне вы граф. Поздравляю вас.

— Спасибо, Александр Данилович.