Фельдмаршал

«Но оно же досталось Церкви в виде дарений!» – мысленно воскликнул Юхан, уязвлённый такой неуступчивостью папы, церковников… Он вспомнил, как лишал церковников, тех же монахов, того же имущества, его отец, король Густав. И отец в минуты откровения прямо говорил, что имущество то попало к Церкви явным вымогательством, льстивым обхождением, обещанием вечного загробного блаженства за щедрые дары Церкви… В минуты страха, перед смертью, ещё не то подаришь, лишь бы утешили, что попадешь в рай Божий… А утешителей, за щедрые дары, всегда хватало во все века, при всех богах…

После этой первой встречи с нунцием он немного успокоился, хотя некоторая горечь осталась от слов нунция. Пошли их частые встречи, переговоры. Встречался он с Поссевином в своём рабочем кабине. Никого больше не было. Раза два приходила Катерина, послушала нунция, ушла, пожелав им прийти к согласию во всём… Завёл Юхан разговор и о литургии, которую правил сам и надеялся, что иезуит одобрит её. Поссевин высказался сдержанно о ней: она не была, по существу, латинской…

Как-то в беседе с Антонием он коснулся того, что желает, чтобы кто-нибудь облегчил его совесть за содеянное с братом Эрихом.

– О смерти же короля Эриха? – задал Антоний сам себе вопрос, на это признание короля. – Всё в воле Бога, ваше высочество… Вы осознали свою вину. И для примирения с Ним, ваше высочество, я налагаю на вас поститься по средам…

Юхана вполне устраивала такая мера наказания за содеянное, когда всё перекладывалось на другого, на того же Бога… Поссевин снял с его души тяжесть.

Явившись на одну из встреч с королём, по его вызову, Антоний был приглашён дворецким, как обычно, в кабинет короля.

Юхан уже ждал его. По тому, как он встретил его, как был возбуждён сильнее обычного, Антоний догадался, что король решился на что-то важное.

Здесь же была королева, два королевских секретаря, паписты. Все тоже были возбуждены.

После приветствий король сразу же заявил Антонию:

– Я проклинаю своё прежнее воспитание! Отрекаюсь от лютеранского учения! Оно смутило жизнь мою! И я возвращаюсь в лоно Церкви римской, истинной!..

Антоний упал на колени, театрально вскинул руки к небу:

– Благодарю тебя, Боже, за просветление души благороднейшего северного мужа! Теперь мы будем молиться вместе! – со слезами воскликнул он. – Ваше высочество, вы познали – где истинная Церковь! – глубоко и проникновенно продолжил он. – Значит, вы познали и состояние уготованного вам вечного блаженства!..

Юхан, тронутый этим, поднял его с колен, обнял, произнёс с пафосом:

– Et ego te amplector et Ecclesiam Romanam in aeternum[160]!

Верил ли он сам этому? Этим, латынью, он хотел показать нунцию свою учёность. Он играл, всего лишь играл, и в этот момент не задумывался, как это выполнить и к чему это приведёт в Швеции.

На следующий день он был на исповеди. После неё он, под впечатлением всего происходящего, желая сделать что-нибудь приятное Антонию, сказал, что в рассуждении упомянутых четырёх пунктов он предоставляет всё на усмотрение папы…

– Надеюсь, что его святейшество поступит в том по справедливости…

Антоний заверил его в том. На другой день он отправлял в том же самом покое обедню, для чего там был поставлен алтарь.

Юхан слушал обедню с чрезвычайной кротостью, стоя на коленях.

Рядом стояла Катерина, с нежностью глядя на него. Её многолетние старания увенчались успехом.

Была середина мая. Кругом всё зеленело и цвело, проснулось к новизне забытой, и оживило у неё радость и покой семейный, тоже позабытый.

Поссевин же, совершив это благое для Церкви дело, заторопился в Рим, чтобы лично сообщить об этом папе. Он получил от короля Юхана грамоты к папе, а также от королевы и принца Сигизмунда, двенадцатилетнего отрока, написавшего тогда в первый раз в своей жизни. Увёз с собой он и нескольких шведских юношей, пожелавших учиться в католической коллегии в Риме.

После отъезда нунция, под впечатлением произошедшего Юхан почувствовал пробудившееся желание совершить какое-нибудь доброе дело, немедленно, сейчас и непременно. В первую очередь он написал Екатерине Монс, вдове Эриха, что уже давно было задумано, но всё откладывал и откладывал.

Это дело, всё ещё нерешенное, тяготило его, и вот теперь он созрел.

«Я обещаю тебе некоторые селения в вечное и потомственное владение, если ты…» – торопливо забегало по бумаге его перо.

– Если ты… – повторил он, не замечая, что говорит вслух…

Его рука остановилась, он задумался, всего лишь на секунду… Затем он продолжил: «Если ты откроешь те сокровища, что спрятал твой муж, мой брат Эрих, до того как его взяли под стражу»…

Дописав письмо, он, скупой, как и его отец, поставил жирную точку в конце этого нелегко давшегося ему обещания несчастной вдове.

Теперь было сделано всё, чтобы успокоиться, окончательно избавиться от навязчивой вины за казнённого брата.

Екатерина, получив его письмо, сначала вся вспыхнула от гнева на него за то, что разрушил её жизнь.