Фельдмаршал

– И вам, господин генерал, надлежит выполнить эту миссию! – с пафосом заключил он, после того как было обстоятельно рассмотрено дело с Нарвским ходом и то, чего он, Понтус, должен был добиваться на переговорах при европейских дворах.

Совет закончился: длительный, напряжённый, с подробным изложением дела.

И король отпустил всех советников.

* * *

Столкновения же с войсками московского Грозного царя в Ливонии продолжались всё лето, хотя они отступили от Ревеля. Просочились и слухи, что Грозный царь задумал освободить короля Эриха. И Юхан, обеспокоенный этим, сразу же приказал перевести Эриха из Або в Кастельгольм, на остров Аланд. И в июле этого года, 1571-го, того перевезли на этот остров. Осенью же Эриха, с ним и его семью, поместили в замке Грипсгольм. В место, где жил в заключении четыре года сам Юхан со своей семьёй.

Заключение Эриха в этом замке проходило странно. Бывало, он по нескольку месяцев не видел ни жены, ни детей. Хотя они жили в этом же замке… И он, уже в одиночестве, продолжал говорить с женой, изливал свои мысли на бумаге: «Полгода сидел один в тёмной комнате! Затем перевели на западный угол замка! Теперь вечером смотрю в окно на закат солнца… Вот прошёл ещё один день!.. Без тебя, дорогая!.. Где ты и почему не приходишь?.. До меня доходят слухи… Я нечто уже слышал… Но если ты погрешила… То прошу тебя исправиться…»

Он был окончательно раздавлен. В том мире, в котором он жил, где все предают, неверной ему оказалась и она… Но в письмах к ней, при встречах он умолял её быть верной ему. Она была соломинкой, за которую хваталось его воспалённое сознание, балансируя на краю безумия.

«Чтобы наши дети за то не пострадали, – писал он ей. – Прошу тебя больше не нарушать супружескую верность, в которой ты клялась в большой церкви, Стурчюркан!.. Я же, со своей стороны, соблюдаю её свято… Я бы писал более, но у меня плохое перо. Но это моя рука. Твою руку я всегда узнаю!.. Но иногда ты ленишься писать сама… Пиши собственной рукой. Твоя рука чёткая, мне радостна…»

* * *

В это же время немалые испытания выпали шведским послам в России.

То, что послы короля Юхана прочувствовали сразу же на себе по прибытии в Новгород, они никак не предвидели, настроенные благожелательно, с намерением всего лишь продлить мирный договор. В Новгороде, как только они оказались за крепостными воротами, боярские дети, встретившие их у ворот города, тут же грубо потащили их к посольской избе. И там, в посольской избе, какой-то дотошный дьяк стал допрашивать их: зачем они приехали да каков у них наказ от короля…

Послы возмутились от такого приёма:

– Нас послали к вашему царю, а не к вам!..

Не добившись от них ничего, дьяк велел боярским детям увести их. Их привели на какой-то постоялый двор, загнали в избу, дверь за ними захлопнулась, снаружи на ней лязгнул запор… «Тук-тук!» – сразу же застучали молотки, заколачивая гвозди в доски, закрывая наглухо крохотные оконца избёнки… И они оказались в темноте, в этой избёнке, как в тюремной камере, ошарашенные таким приёмом их, послов короля… Придя в себя, они решили вызвать кого-нибудь из властей города.

Матиас стал кричать охранникам, стоявшим у избёнки… Но те не реагировали на его крики.

Два дня без воды и еды держали их взаперти. На третий день дверь их тюрьмы открылась… Их вывели во двор. Выглядели они жалко… Так их, голодными и помятыми, и повезли на посольский двор.

И там их поставили перед боярином Михаилом Морозовым. И ему, новгородскому наместнику, они тоже отказались представляться как послы от короля, давая этим понять, что они посланы не к нему, а к самому царю…

– Будете, будете вы у царя! – мрачно промолвил Морозов в конце приёма у него, желчно усмехаясь.

И он выгнал их из посольской избы, велел везти в Москву под охраной как государевых преступников… И три недели они, послы, тряслись по ухабистым российским дорогам на плохоньких крестьянских телегах, а рядом, гарцуя, ехали на сытых конях боярские дети и стрельцы. С насмешкой взирали те на них, полуголодных, когда они, получив по лепешке хлеба, смешанного с отрубями, жадно набрасывались на еду… В Москве их томили неизвестностью несколько месяцев, затем отвезли в Муром, за триста вёрст. И там их держали столько, сколько держали Воронцова с его посольскими в Швеции.

К этому времени русские уже не собирались расходиться мирно со шведами из-за Ливонии.

Грозный царь приказал стянуть войска к Орешку и Дерпту[127] для войны со шведами: одновременно в Эстляндии и Финляндии. Сам он поехал в Новгород, чтобы быть ближе к театру военных действий. Приказал он доставить в Новгород и шведских послов. И послов срочным делом отправили из Мурома вдогонку ему. Их привезли в Клин, где находился царь со своим двором на пути в Новгород. Оттуда их повезли в царском обозе до Новгорода, куда их привезли в конце декабря.

И там, в Новгороде, на посольском дворе, всё тот же въедливый дьяк, допрашивающий их два года назад, зачитал им милость царя: