Фельдмаршал

Думал ли он серьёзно так? Он просто размышлял вслух… Для него, неуравновешенного, убийство чужих, неродных для него людей, тогда в замке, вместе с Нильсом Стуре, обернулось временным помешательством… Убить же Юхана, брата? На это у него не хватило бы духа. Даже в самом яростном гневе… Это убило бы его самого…

Они спустились вниз. Юрген ушёл к себе на двор.

К Эриху же, в замок, явился государственный советник Йоран Гер, разъезжавший между лагерем герцогов и Стокгольмом, согласовывая условия переговоров. И он изложил ему требования герцогов. Ни Юхан, ни Карл не соглашались начинать переговоры, пока не будет выдан им Юрген Перссон.

Эрих отрицательно покачал головой. Юрген Перссон был из немногих, оставшихся верными ему.

Советник ушёл. По столице, среди горожан тем временем поползли слухи, что король не соглашается на условия своих братьев, герцогов, не желает выдавать Юргена, из-за которого совершилось много зла… Поэтому герцоги грозят начать обстрел города из артиллерии.

Горожан поддержал и гарнизон наёмников, ландскнехтов…

Эрих остался один. Все родственники покинули его, и многие чины, военные: Стен Лейонгуфвуд, Гогенскилд Бьёлке, Стен Баннер и граф Пер Браге, Тур Бьёлке, Эрик Стенбок… И тот же Клас Флемминг…

«Этот обжора!» – бывало, нелестно отзывался он о толстом адмирале, как того называли многие за глаза.

Теперь никто не слушался его, короля. Согласится он или нет на условия герцогов, на это уже никто не обратит внимания… Его сломали, унизили…

На следующий день к нему пришли всё те же государственные советники, с тем же условием.

– Хорошо, – тихо процедил он сквозь зубы, исподлобья глядя на них.

Драбанты, даже не дослушав его до конца, ринулись искать Юргена. Тот же спрятался где-то в огромном замке… Но драбанты нашли его…

Юргена связали, потащили к выходу из замка.

И Эрих в последний раз увидел самого верного ему человека.

Поравнявшись с ним, Юрген, его секретарь и прокуратор, кинул ему, королю, в лицо последнее, что ему оставалось, на что он ещё рассчитывал:

– Я всегда думал, что скорее небо обрушится на землю, чем король Эрих оставит меня!..

За воротами замка он закричал толпе, собравшейся поглазеть на расправу над ним:

– Надейтесь только на Бога!.. Не полагайтесь никогда на милость больших господ!.. Они всегда предают!..

В лагере герцогов его сначала жестоко пытали, затем обвинили во многих тяжких злодеяниях.

Не выдержав пыток, он признался во всём… Принудили его и к обвинению короля Эриха: что тот, дескать, хотел поджечь Стокгольм, а сам с добычей намеревался удалиться на кораблях в Нарву, бежать к московскому царю, слухи о тайных переговорах с послами которого всё же просочились.

На Брункенской горе, хорошо видной со стен замка, за ночь соорудили виселицу.

На следующий день в полдень на горе выстроились роты мушкетёров… Судьи, палач, его помощники… И герцоги там были тоже…

Юргену сначала отрезали уши и повесили на виселицу вместе с грамотой на дворянство, выданной королём. Затем, втащив его на эшафот, его повесили самого… Ужасное зрелище холодило сердца толпам зевак… Не давая умереть ему скорой смертью, его сняли с виселицы, ещё живого, и медленно долго колесовали… Итак прошла очередная Голгофа. Палачи и жертвы. Смешалось всё: палач при жизни, сам превратился в жертву…

Эрих, стоя на башне замка, с расширенными от ужаса глазами наблюдал за всем, что разворачивалось в лагере герцогов…

Но вот здесь, в Стокгольме, заскрипели крепостные ворота, поднялась решётка, затем опустился подъёмный мост. Из города вышла странная процессия. Впереди шёл с крестом в руках ксендз. За ним жолнер тащил упирающуюся почему-то лошадку, на которой сидела старуха: со связанными назад руками, во рту у неё торчал кляп, а на голове колпак. И она, дергаясь, что-то мычала, пытаясь освободиться от верёвок… Редкие зеваки шарахались от неё, когда она обращала на них огромные глазищи, с лихорадочным тёмным блеском безумной. За лошадью же шёл какой-то ярыжка[119], бездомный, и подметал огромной метлой дорогу, очищая город, загаженный скверным духом этой ведьмы.

Несмотря на безобразный вид старухи, Эрих узнал её. Это была мать Юргена Перссона. О ней по городу ходили слухи, что она колдунья. Он же, Эрих, знал, что она просто больна…

У самого лагеря герцогов кто-то из зевак, не выдержав такого зрелища, подхлестнул кнутом лошадку. Та взбрыкнула, рванулась вперёд, сшибла с ног зазевавшегося ксендза. Тот упал, выронил из рук крест, затем вскочил, отпрыгнул в сторону. Старуха же, не удержавшись на лошадке, слетела на землю, ударилась головой о камни мостовой.

Из лагеря к ней тут же метнулся палач с огромным осиновым колом, выставив его вперёд, как на турнире рыцарском или в сражении лихом. И он с ходу вонзил этот кол в живот старухи… Несчастная дёрнулась, затихла… Откуда-то появилась повозка. Старуху погрузили на неё и повезли на болото, находившееся поблизости. И там её бросили в трясину…