Фельдмаршал

Воронцов уже ничему не удивлялся после приёма у короля. Пока ещё не понимая, чем вызвана вся эта возня вокруг их посольства, он вёл себя осторожно, выверял каждое слово, чтобы в чём-нибудь не проговориться. Он догадался, что здесь вокруг трона, вокруг короля Эриха затеяна какая-то хитрая, коварная интрига.

– Мы присланы к королю, а не к вам, – сдержанно ответил он на этот очередной нажим советников короля.

Лаурентиус покрутился на посольском дворе и уехал ни с чем.

* * *

Наступил август. А для московских послов настали тревожные дни. Что ни день, то кто-нибудь да приходил от короля всё с тем же вопросом: есть ли какое-то ещё дело до короля, кроме того, что говорили послы на приёме. И каждый раз, когда послы отвечали, что дело у них до короля, а не до них и что король не дал ответ на то, с чем они приехали от своего Грозного царя, то слышали одно и то же: что король болен…

В середине августа, в обычный будний день к Воронцову в избу, на посольском дворе, постучал посольский толмач Путило Митрофанов.

– Можно войти, Иван Михайлович? – робко спросил он.

– Входи, входи, Путило!

Толмач прошёл в горницу, остановился посреди неё, стянул с лысой головы летнюю шапку, зажал её в кулак.

Стояла жара. Солнце всё ещё палило по-летнему. И толмач, начитанный, но слабый на голову, спасался от солнца под шапкой.

Воронцов и Колычов сидели на лавке за столом. На столе стоял штоф с водкой, две чарки, закуска.

Толмач покосился на водку.

Воронцов, пригласив его к столу, велел холопу принести ещё чарку. Толмачу налили. Все выпили.

– Ну, давай рассказывай! – велел Воронцов толмачу, догадавшись, что тот пришёл не просто так, не на чарку водки.

– Дело вот какое, – начал Путило под вопросительным взглядом боярина. – Приходил тут, без вас-то, когда вы были на встрече с сенаторами, один малый. Назвался немчин. Детина, молод ещё! И сказал, что он жилец[116] короля! Зовут Кнут Бентер. И говорил он, что прислал его ко мне, толмачу, его король! А велел король говорить, чтобы я королевское слово до вас, послов царя, донёс: чтобы вы, послы, взяли короля с собой на Русь!..

Путило на минуту замолчал, захваченный тем необычным, что услышал о просьбе короля.

Воронцов же чуть не свалился с лавки на пол от такого. Он, опытный, с двадцатилетней практикой посольств в Польшу и сюда, в Швецию, впервые услышал вот такое: о просьбе самого короля, главы государства… Его же помощник, Василий Колычов-Умной, сообразив, что здесь речь идёт о важном государственном деле, о каком они, послы, до сих пор не слышали даже, открыл рот, что-то вякнул было… Но тут же осёкся под жёстким взглядом Воронцова.

– Ну и что? – промолвил Воронцов тихим голосом, как будто боялся спугнуть что-то.

– Вот и я спросил того малого: почто король хочет на Русь? – продолжил Путило. – И он сказал мне, что будто бы нынче король боится своих бояр! И воли ему ни в чём от них нет!.. Тогда я спросил его: «Почто так?»… И тот малый сказал, что приехал в Швецию, из заморья, удельного графа Сванте Стуре сын Нильс. За морем же был в науке! А после него из заморья приехал торговый человек, заморянин, Петерсон зовут. И сказал-де тот Петерсон, что будто Нильс Стуре похвалялся за морем и из заморья едучи тоже: хотел-де изгнать короля Эриха со шведской земли! Или убить! А как-де про то король сведал, то велел Нильса Стуре, брата его Эрика и их отца, графа Сванте Стуре, поймать. Да бояр своих, Ивара Иварзона и Абрама Стенбока, велел привести к себе в Упсалу… И поставили их перед королём. И король спросил Нильса Стуре: «Почему ты на меня так хвалился не справедливо?»… Отец же Нильса, граф Сванте, стоя перед королём, начал смеяться… Король не стерпел такого, выхватил у драбанта алебарду[117], кинулся к Нильсу!.. Ударил! Под самое сердце!.. Нильс Стуре упал!..

В комнате стало так тихо, что стало слышно прерывистое дыхание Колычова, страдающего одышкой от тучности… Послы смотрели во все глаза на толмача…

Толмач облизнул пересохшие губы… Воронцов налил ему ещё чарку, себе и Колычову тоже. Выпили. Толмач стал рассказывать дальше.

– Убить и остальных! – вскричал Эрих, дрожащей рукой показав драбантам на других заговорщиков.

И тех убили тут же, при нём.

Эрих же, выскочив из комнаты, бросился вон из замка и побежал в лес.

– И пришёл-де к нему в лес боярин его Дионис Беуррей. И начал Дионис говорить королю, чтобы он шёл к себе в хоромы. И король, оберегаясь его, ожидал, что его хотят самого убить, да и велел драбантам убить Диониса тут же… А ныне на короля страх великий пришёл. И он на Русь просится…

Толмач закончил свой рассказ.

– То дело великое, – стал вслух рассуждать Воронцов, соображая по ходу, но и не зная, с чего начать такое неслыханное дело. – Детина же молод! И верить ему нельзя в таком деле… Передай ему, – стал наказывать он толмачу. – Что мы его не знаем: королевский ли он жилец или нет!.. Если же король хочет связаться с нами, то прислал бы к нам письмо! А так чему верить?