Фехтовальщица

В «Привале странников» де Шале отнесли в Женькин номер и положили на кровать. Девушка тотчас послала Цезаря за лекарем Лабрю, который квартировал в этой гостинице. В ожидании врача она села на край кровати рядом со своим странным спутником и принялась нервно теребить развязавшуюся ленточку на его штанине. Он, превозмогая боль, слегка морщился, но тоже не терял из виду ни ее, ни того, что с ней происходило.

– Что с вами, Жанна? Вас не ранили? – усмехнулся де Шале. – У вас такой вид, будто вы тоже истекаете кровью.

Девушка и сама не понимала, отчего ей больно. Она видела, что рана этого любителя жареной рыбы не особенно опасна, но почему-то, в самом деле, чуть не плакала.

– Да, я, кажется, умираю, – согласилась она.

– Ну-ка, наклонись, я проверю.

Женька не хотела наклоняться, но, взглянув в горящие вечерними сумерками, глаза Дворцового Насмешника, послушалась… Губы тотчас наткнулись на губы, будто случайно нашли удобное положение, и фехтовальщица окончательно удостоверилась в том, что действительно «умирает»…

Пришел Лабрю. Мягко удалив девушку от ложа, он пригласил в помощники Цезаря и занялся раненым. Рана, в самом деле, оказалась не смертельной.

– Но следить за ней нужно, – предупредил лекарь. – В таких случаях всегда есть опасность воспаления и последующей лихорадки. Иногда приходится отнимать ногу, чтобы спасти жизнь пациента. Вы будете смотреть за господином де Шале, сударыня? – спросил Лабрю фехтовальщицу.

– Да, сударь.

– Тогда приготовьтесь. Его милость будет абсолютно невыносим этой ночью.

– Что мне нужно делать?

– Посматривайте за ним и давайте пить, но лучше воды, а не вина, а то его милость совершенно разбуянится. Утром ему станет лучше, через день-другой он уже сможет ходить, через неделю танцевать, через две будет снова готов показать себя как мужчина. Я же, полагаю, что сделал все возможное, чтобы его милость снова досаждал вам своим вниманием, сударыня.

Лабрю омыл рану, смазал ее края какой-то вонючей мазью и аккуратно перевязал ее бинтом.

– Я зайду завтра, – пообещал он. – Хочу взглянуть, насколько его милость измучает вас ночью.

Де Шале засмеялся.

– Забавный лекарь, – сказал он, а Лабрю поклонился и ушел.

– Вас не будут искать? – спросила девушка, снова присев рядом.

– Нет. Я давно не мальчик и частенько не ночую дома.

– А король?

– Да, король… Цезарь, спустись в экипаж и принеси бумагу, перо и чернила.

Цезарь пошел вниз, а Женька, глядя на лицо фаворита короля, раздвоенное светом свечи на темную и светлую сторону, спросила:

– Король знает, что вы таскаетесь в «Тихую заводь»?

– Знает. Иногда вещицы оттуда я перепродавал ему с наценкой. Вот об этом он не знает.

– Не знает, что вещи краденные?

– Не знает о том, что с наценкой. Он бы непременно взбесился.

Цезарь принес бумагу и перо. Де Шале написал записку и отправил пажа вместе с ней и экипажем в Лувр.

– Что вы написали? – спросила фехтовальщица.

– Я написал, что защищал Марию Гонзалес от врагов, ранен и нахожусь у нее.

– А если король приедет сюда?

– Не приедет. Его день расписан по часам, и посещение парижских гостиниц в нем не значится. Единственное, что он может сделать, это прислать своего лекаря, но я приписал, что лекарь у меня уже есть. Приляг со мной, ты устала.

Женька осторожно пристроилась с краю кровати и, подложив руку под голову, стала слушать новые рассказы из странной жизни своего нечаянного спутника. Истории его кутежей и развлечений отдавали душком уже не жареной, а попросту протухшей рыбы, но, как и прежде, он ничего не стыдился, а напротив, даже щеголял этим душком как особым остромодным ароматом своего аристократического костюма. Делал ли он это нарочно, или действительно так считал, фехтовальщица понять не могла. Когда он уснул, она тихо переместилась на ларь, будто всерьез боялась запачкаться теми нечистотами, по которым, мягко ступая в дорогих сапогах, ходил этот расторможенный аристократ.

Рана

Лабрю не ошибся, и Женька, в самом деле, провела довольно мучительную ночь. Цезаря не было, поэтому все, что причиталось на его долю, досталось ей. Она спала урывками, как, впрочем, и де Шале, которому надо было, то пить, то поправить подушку, то повернуться на другой бок, то подать горшок. Помимо этого он постоянно ворочался, стонал, а после полуночи стал бормотать нечто совсем невнятное. Женька испугалась, – она вспомнила про воспаление, лихорадку, ампутацию ноги и побежала за Лабрю.

Лекарь пришел, потрогал ногу, лоб, посмотрел зрачки, пообещал, что к утру жар спадет, зевнул и снова ушел к себе.

Женька присела рядом с кроватью и вздохнула. Ухаживая за фаворитом короля, она не чувствовала ни жалости, ни любви, ни, тем более, восторга, как не чувствует всего этого к своему будущему ребенку роженица, тем не менее, девушка делала все, что могла, продолжая спать поверхностно, чутко вслушиваясь в приглушенные бормотания, стоны и просьбы.