Фехтовальщица

Веселье вокруг не прекращалось. Оно было грубым и бесхитростным. Герцог, представляя собой насмешку над добрым стариком из новогоднего праздника, раздавал подарки из кучи награбленного добра, сваленного у его ног. В промежутках между дарениями он от души тискал Копну, которая уже была совершенно пьяна и висела у него на шее точно прицепленный к утопленнику, камень. Другие женщины тоже быстро находили себе пару, устраивая праздничное соитие прямо на помосте.

Люссиль все спала, и падающий снег мягко укрывал ее своим холодным одеялом.

– Надо ее разбудить, а то она замерзнет, – сказала Женька.

Кристиан подошел к девочке и потрогал ее заснеженное тело.

– Она уже замерзла, – сказал он.

– … Как?..

– Повезло девчонке, умерла легко. Пусть лежит, завтра уберем.

«Повезло?..» – подумала фехтовальщица, не в силах оторвать взгляда от успокоенного личика Люссиль.

Снежинки на нем не таяли.

Любовь с волком

– Пойдем ко мне, – сказал Тулузец. – Я вижу, что ты тоже замерзаешь.

Женька встала и пошла за Кристианом. Он жил в домике Сивиллы, который находился здесь же на площади.

– Знахарка здешняя, травы варит, язвы подлечивает. Умеет и сердца бальзамировать.

– Сердца?

– Папаша ее мастер был по этой части. Его как-то одна знатная сумасбродка попросила сердце своего убитого любовника сохранить. Вот с тех пор Сивилла этим и промышляет.

– А полиция? Она ходит сюда?

– Стражники никогда, пропадут – никто и в жизнь не найдет, а облавы бывают. Тогда сюда солдат стягивают. Мы в катакомбах прячемся или, кто побогаче, пару тайных квартир на этот случай держит. У меня тоже есть, я тебе после ее место скажу. Тут все время с оглядкой ходить надо – волчья жизнь.

– Почему же не бросишь? – спросила Женька.

– Потому что здесь я не батрак, а хозяин.

В доме знахарки пахло травами. На полках, как в кунсткамере стояли разного объема стеклянные емкости с хранящимися в них внутренностями. Принадлежали эти внутренности человеку или животным, Женька не всматривалась, чтобы не вызывать новых приступов тошноты и так достаточных в ее положении.

Сивилла, сухонькая маленькая женщина, сидела у очага и плела что-то из ветоши. Она не удивилась приходу фехтовальщицы, только цепко глянула на нее бусиничными глазками и велела мальчику, сидевшему в углу, подать новых тряпок. Мальчик был горбат, хром, поражал большой головой и сиплым мужским голосом, которым поприветствовал Кристиана.

– Что не веселишься, Табуретка? – спросил Тулузец.

– Робен грозил ногу мне сломать.

– Теперь не сломает.

– А чего?

– Я его заколол.

– Во как! А чего?

– За нее, – кивнул на Женьку Кристиан.

– Больше что ль девок не осталось?

– Таких не осталось. Сбегай к Миро и принеси пожрать чего-нибудь.

Кристиан дал мальчику денег, и тот убежал исполнять поручение.

– Идем наверх, Дикая Пчелка, – потянул девушку к лестнице Тулузец, – Не бойся, нам никто не помешает.

«Сейчас у меня будет любовь с волком, – отстраненно, будто не о себе, подумала фехтовальщица. – Генрих никогда не простит меня, если узнает. Он убьет и меня, и моего ребенка… Может быть, сказать о ребенке Кристиану?» Но Женька ничего не сказала. Она испугалась, что он принудит ее избавиться от чуждого ему потомства.

Верхнюю комнату, где жил Тулузец, почти всю занимала широкая лежанка, крытая коврами и одеялами. Тут же находился большой ларь, рядом с которым валялись несколько довольно приличных на вид книг. На ларе стояла деревянная статуя мадонны и лежали четки из черепов, которые Женька выкинула когда-то в окно.

– Это … чье? – спросила девушка.

– Жан-Жак нашел.

– А статуя?

– Табуретка стянул где-то. Я оставил. Она на дочку мельника похожа из моей деревни.

– Дочка мельника… умерла?

– Солдаты ее с папашей в мельнице спалили, когда король Монпелье брал. Мельник-то из протестантов был, осерчал, пристукнул кого-то, вот и наказали.

– А Табуретка? Это кто?

– Мальчишка из Приюта Подкидышей. Его одна знатная мамаша туда сбросила. Он через это дамочек благородных не терпит. Ты поосторожней с ним, у него нож есть.

Кристиан подошел к фехтовальщице ближе и осторожно тронул ее щеку.

– Ты красивая, – сказал он, – как мельникова дочка.

– Ты ее любил?

– Любил пару раз.

Женька напряглась, – она ожидала грубого насилия, но объятия, в которые ее заключил «городской волк», были неожиданно трепетны, а касания его сухих губ на лице нежны. То ли этот разбойник боялся ее спугнуть, то ли знал, как нужно раздувать ответный огонь. «Генрих убьет меня», – опять подумала фехтовальщица, купаясь в щекочущих пузырьках новой чувственной игры, словно в оздоровительном горячем источнике. Она снова не понимала, что с ней происходит, и ей казалось, что статуя девы Марии смотрит на нее просто уничтожающе. «Завтра напрошусь в какое-нибудь дело, и пусть меня там убьют, – решила она, распластавшись на лежанке парижского бандита, точно на кресте, – Как все нелепо, как мерзко… это тупик, тупик…»

Когда любовный голод был утолен, Кристиан крикнул Табуретку. Мальчик тотчас принес поднос с едой, улыбнулся девушке беззубым ртом и снова довольно ловко при своей физической ущербности спустился вниз.