Фехтовальщица

– О чем?.. – слегка дрогнула и отвела взгляд в сторону девушка.

– О том, что беременна… Этот ребенок не мой?

– Что значит, не твой? – больше возмутилась предположению мужа, чем удивилась его осведомленности Женька.

– Ты оставалась одна. Неужели ты не виделась за это время с де Сандом?

– Виделась. Он даже хочет увезти меня в Италию.

– И что ты? Согласилась?

– Да. У меня не было другого выхода.

– Не было выхода? В Италию?!

Де Шале вдруг вскочил и набросился на фехтовальщицу, как Ренуар, когда пришел изнасиловать ее по приказу де Брука.

– Мне больно, Генрих, – сжатая в тисках грубых объятий пробормотала Женька.

– Мне тоже!

– Пусти, ты убьешь ребенка! Это наш ребенок! Меня начало тошнить еще в Бастилии! Я уже на втором месяце!

Генрих пришел в себя, ослабил хватку, и, мягко проведя по ее лицу рукой, поцеловал в висок.

– Прости, но ты сама понимаешь.

Женька простила, и они снова вернулись к мирному разговору.

– Откуда ты знаешь о ребенке? – спросила фехтовальщица.

– От Ришара Серсо, адвоката. Я нашел его, чтобы поговорить о твоем деле.

– Зачем? Меня еще не поймали.

– Можно настоять, чтобы процесс был заочным.

– И что он сказал? Он может нам помочь?

– Сказал, что мог бы добиться высылки, но теперь мешает какое-то твое участие в заговоре де Монжа. Марени, которого ты чуть не прикончила, доложил об этом королю.

– Я не участвовала в заговоре, все вышло случайно. Я просто помогла одному человеку уничтожить письма брата. Они хранились у де Лиль. Меня поймал Марени. Тот человек, которому я помогла, отбил меня у полиции, потом спрятал на Марне у де Грана. Де Гран – его знакомый, а не мой.

– Так поэтому де Гран в бегах?

– Да.

– А тот человек? Он твой любовник?

– Не говори ерунды, Генрих! Ты сам знаешь, что до тебя у меня никого не было.

– Да, прости. Тогда какого черта ты ему помогала? Он твой родственник?

– Можно сказать и так.

– Да, Ришар был прав, дело гнилое, – покачал головой де Шале. – Я еще раз переговорю с ним, и если окончательно выясниться, что шансов нет, мы уедем.

– На Луару?

– Лучше заграницу. Я сказал батюшке о твоей беременности. Он готов поддержать нас.

После ужина супруги поднялись в спальню, где Гаспар уже прогрел им постель. Женька разделась первая и нырнула под тяжелое одеяло.

– А почему ты не хотела говорить о ребенке? – спросил Генрих, которому слуга помогал снять одежду.

– Боялась, что ты не отпустишь меня в прачечную.

– Не отпущу.

Около полуночи, устав от вяжущего морока любви, молодые супруги все-таки договорились, что фехтовальщица вернется к Мишо, уладит дела по вложению денег, а потом переедет на квартиру или в домик, который Генрих подыщет в предместье. Он, в свою очередь, еще раз переговорит с адвокатом, и если шансы выкрутиться будут ничтожны, они уедут из Франции.

Мутные воды

В прачечную Женька вернулась, когда тележка с бельем была почти готова.

– Гляньте, пришла! – усмехнулась Марсена, которая ставила в нее последнюю корзину.

– Ну что там с денежками? – спросила, вышедшая из прачечной Бригитта.

– Деньги будут через несколько дней.

– От этого что ли у тебя глаза, точно факела, горят?

– От этого.

– Жаль только, Мишо не успел порадоваться, – скривила губы то ли в радости, то ли в досаде Марсена.

– Почему?

– Да помер он.

– Как… помер?

– Ага, ночью сегодня.

Это было правдой, но фехтовальщица не могла определить своих чувств на этот счет. Она понимала только то, что дело теперь придется иметь с Клеманом, который был несговорчив и прижимист гораздо больше, чем его отец. Даже сейчас, когда у смертного одра отца рыдали его дочери, он вышел, чтобы отчитать девушку за самовольное отсутствие и пригрозил, что в другой раз немедленно выгонит ее на улицу.

Во второй половине дня работы были все-таки приостановлены, – их заменили отпевание в церкви и похороны. На поминальном обеде кроме других родственников присутствовали Берарда с мужем и Леон. В этом не было ничего необычного, но неприятный эпизод, случившийся на следующий день, вынудил фехтовальщицу играть почти в открытую. Как только она вернулась с одного из развозов, к ней подскочила разгневанная Беранжера и стала стягивать с тележки. Глаза ее сверкали, а крупный кулак грозно маячил прямо у Женькиного носа.

– Это ты, тварь продажная, Берарде про Бригитту сказала?

– Что сказала?

– Сама знаешь, что!

На шум выскочили прачки. Бригитта плакала.

– Брось ее, Беранжера, а то Клеман тебя в тюрьму упечет, – попросила она.

– Сначала я придушу эту Жанну Пчелку! А то приперлась тут на нашу голову!

Женька оттолкнула Беранжеру и, тоже разозлившись, крикнула:

– Да что здесь случилось, черт вас возьми?!

– Берарда в помолвке отказала, – пояснила Марсена. – Говорит, не нужен, мол «порченый товар». Мы думаем, что это ты сказала.

– Я?.. Зачем мне это надо?

– Как зачем? А Леон?

– Какой, к черту, Леон? Я замужем за другим.

– Как… замужем? – растерялась Беранжера. – Врешь, верно?

– Не вру! У меня и ребенок будет, – добавила фехтовальщица. – Ты не там ищешь, Беранжера.

Бригитта перестала плакать, прачки переглянулись, а Пакетта пугливо засеменила к дверям прачечной.