Фатальное трио

И потому как замирает публика, и потому что все звуки исчезают, будто я оказалась в абсолютном вакууме, и потому как вибрирует и нервно реагируют на каждое слово на каждый звук зал, наполненный людьми, я понимаю что со мной происходит что-то неординарное.

Я читаю свою программу, стихи, многие из которых читала сотни раз, но никогда до сегодняшнего дня я не наполняла их такой лавиной эмоций и переживаний. Никогда ещё слова написанные мной не превращались в реальное проявление жизни, никогда они не становились такими объёмными и живыми.

Зал взрывается овациями, и сотни глаз пожирают меня, но я сегодня одержима Робом и ничего не замечаю. Стихи – это голос моего сердца, и он отзывается в аплодисментах моих слушателей.

Моё последнее стихотворение я читаю лично Робу. Я представляю его сидящим в зале и обращаюсь прямо к нему. Я говорю о своей любви, о том что я поняла, о том как сильно я его люблю и о том, что без него жизнь стирается и исчезает, превращаясь в тающее воспоминание.

Я кричу о том, как страдаю без него и медленно погибаю. И ещё я прошу его чтобы он простил меня и хоть когда-нибудь снова появился в моей жизни.

Я читаю стихи и по моим щекам льются ручьи слёз, мои плечи дрожат от едва сдерживаемых рыданий, а моё сердце колотится так, будто это последние секунды жизни. Я вся в огне, и я не знаю что мне делать.

.

Ждать тебя на рассвете или на закате

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глядеть в тусклое небо, я больше не буду

Знаю, ты уже не придёшь и на этой кровати

Меня не коснутся твои горькие губы

Но незачем больше об этом… хватит…

.

Незачем больше помнить, кто вспоминает…

Новая жизнь начнётся помимо нашей воли

Незачем помнить. Всё без следа навсегда исчезает

Не оставляя места для слез и боли

Не помнить, не знать и время как снег растает

.

Не чувствовать, что больше не будет тела

И боли не станет и никто не увидит

И не узнает, что стёрлось или сгорело

Поблекло, исчезло или сошло с орбиты

Померкло, разрушилось и охладело

.

И вдруг происходит чудо. Роб, которого я представила сидящим в зрительном зале, оживает. Он поднимается с кресла и делает несколько шагов к сцене. Я так хорошо и точно представила его, что он точь-в-точь как настоящий, как настоящий живой Роб из плоти и крови. Я даже опасаюсь, что могу перепутать его и действительно принять за настоящего. Впрочем, сейчас я плохо вижу из-за слёз, и моя голова как-то подозрительно кружится.

– Алиса, – говорит мой придуманный Роб, поднимаясь ко мне на сцену.

Он подходит ко мне вплотную и обнимает закрывая от зрительного зала.

– Алиса, – повторяет он, – я здесь, я люблю тебя. Я больше никогда тебя не отпущу.

Я тоже обнимаю его и прижимаюсь к нему так крепко, как только могу. Я чувствую огонь его тела и железные мускулы под костюмом. Я вдыхаю знакомый и ни с чем не сравнимый аромат мирры и пряностей и начинаю догадываться что он, этот выдуманный мною Роб, на самом деле настоящий, тот самый живой Роб, которого я уже не надеялась увидеть.

Головокружение становится невыносимым и я погружаюсь в сладкий туман, из которого на меня смотрит прекрасное лицо. Лицо Роба.

* * *

Я крепко держу его руку и не выпускаю из своей ни на секунду, он бедный даже в туалет не может сходить.

– Разве ты не чувствовал, что я тебя искала и что мне было очень плохо без тебя?

– Прости меня. Я думал тебе так будет лучше.

– А мне не было. Мне было очень и очень плохо.

Он ничего не говорит и снова прижимает к себе, а потом целует моё лицо, мои влажные глаза и сухие, потрескавшиеся губы.

– Роб…– шепчу я и глажу его руку.

Мы сидим в приёмном покое, куда меня привезла скорая помощь. Видано ли, упала в обморок прямо во время выступления.

– Это всё нервы, это всё нервы! – причитал Сысуев, когда меня укладывали на носилки. – И дурацкие диеты. Аккуратнее, прошу вас…

Меня привезли сюда, осмотрели, сделали анализы и велели ждать. Ну и хорошо, я могу ждать целую вечность, не выпуская руку Роба. Я разглядываю его глаза и снова вижу в них тёплую тягучую карамель с кусочками золота. Я трусь щекой об его шершавый и колючий подбородок и пытаюсь унять внутреннее ликование и радость. И почему, всё-таки, я такая дурочка…

– Я тебя искала, – шепчу я. – Где ты был?

– Больше тебе никогда не придётся искать меня, родная. Я обещаю.

От этого «родная» у меня щемит сердце и увлажняются глаза. Чтобы он этого не заметил, я меняю тему:

– А почему ты закрыл рестораны?

– Да, решил, нечего больше буржуев кормить. Вот, орден получил и всё. Хватит.

Я улыбаюсь. Это потому что я в обморок упала он теперь со мной, как с ребёнком?

– И что теперь делать будешь?

– Русский национальный гурмэ-фастфуд.

– Ты и фастфуд?

– А что, доступная еда может быть качественной и вкусной. Вот запущусь через месяц, сама увидишь, буду тебя только бутербродами кормить, – он едва заметно улыбается.

Да я вообще могу не есть, лишь бы с тобой, думаю я и прижимаюсь к нему ещё теснее.

– Лисицына, – раздаётся резкий голос медсестры.

Я вздрагиваю и начинаю подниматься.

– Проходите к доктору. А вы, мужчина здесь подождите. Только Алиса Вадимовна.