Фатальная ошибка опера Федотова (СИ)

Далеко вообще ходить не надо: Немой, из которого Алька веревки вьет и в бантики эти веревки завязывает! Сомяра с его буйно-помешанной дерзкой Поняшкой… Да даже папаша Немого, уж на что мужик жесткий, от одного взгляда которого сносит в сторону даже такого закаленного отцовским воспитанием парня, как я, млеет, когда рядом его следачка Карина сидит. Млеет и глаз с нее не сводит!

Один Мишка пока держится, но он совсем жесткий, там любая баба зубы обломает. И про себя я тоже так думал! И был! Был именно таким!

А что теперь?

Что теперь творится?

Захарова меня расшатала до такой степени, что не могу в ее присутствии двух слов связать! Мычу, словно телок на поводке! И точно так же, словно телок, пойду за ней в любое говно! Куда ни позовет, везде пойду!

Главное, чтоб звала…

Ебать, я дурак!

Ебать, я вперся!

А она… Она хоть один процент испытывает тех эмоций, что у меня через край? Судя по тому, что так жестко поимела, наступив даже на свою якобы первую охрененную любовь, ничего она ко мне не испытывает… Или просто дрянь такая, карьеристка…

Поимела меня, получила, чего хотела, а у самой работа на первом месте… Конечно, с одной стороны хорошо, что именно работа, а не бабло, как она изо всех сил пыталась мне втереть и даже втерла! Дрянь! Втерла и по роже размазала!

Но и то, что она ради работы вот так меня провезла мордой по дерьму… Это плохо. Это отвратительно. Это… Я ее, блять, убью за это.

Наклоняюсь ниже, упираю кулаки с белыми совершенно костяшками в подоконник по обе стороны от Захаровой, смотрю жестко, выискивая в этих кукольных голубых глазах хотя бы тень нужной мне эмоции. Той самой эмоции, которая позволит понять, что я ей не безразличен. Что она сожалеет об этой игре. Что она… ЧТО она?

А Захарова все так же непонятно глядя на меня снизу вверх, неожиданно проворачивает фокус: хлопает ресницами, бледнеет, краснеет, кусает губу, дышит так, словно ей тяжело это дается, словно силы на исходе… А я замираю на этом представлении и  жадно ловлю каждую смену эмоций на ее лице… Дурак, да. Знаю.

— Я не могу больше, гражданин начальник… — шепчет она с дрожью в голосе, — не могу… Устала так… Себя прокляла уже… Сил нет…

— Сука ты, Захарова, — давлю из последних сил агрессию, уже понимая, что все. Пиздец. Пиздец тебе настал, Федотов… И так сладко мне от этого, так кайфово, дрожью по коже, пузырьками по венам, — я же чуть не сдох… Вчера… А ты…

— А я — уже восьмой год подыхаю…

После этого я больше  ничего не могу говорить.

Разжимаю кулаки, подхватываю Захарову за задницу и сажаю на высокий подоконник, чтоб хоть немного в росте с ней сравняться. И все равно наклоняюсь и ловлю ее влажные накусанные губы своими губами.

И да-а-а-а…

Если есть на свете рай, то вот он, здесь! В ее поцелуе, между ее ног…

Захарова стонет мне в губы, слабо и сладко, и это тоже заставляет волоски на коже дыбом вставать от возбуждения. Я словно в нирвану с ней погружаюсь, тону, тону, тону, захлебываясь ее поцелуем, ее вкусом, ее нежностью и такой нужной мне сейчас покорностью.

Не могу остановиться даже на то, чтоб воздуха глотнуть, кажется, что стоит оторваться, и все пропадет. И Захарова пропадет из моих рук, превратится опять в ту холодную стерву с мертвыми глазами, что убила меня вчера.

Я не хочу эту стерву, даже если она прячется где-то в моей чувственной, отзывчивой девочке, я ее уничтожу. Не допущу больше!

— Я хочу тебя, Захарова, хочу… — все же прекращаю я ее целовать, верней, перемещаюсь в другое место, скольжу раскрытым ртом по шее, спускаясь ниже, дергая ворот водолазки, короче, завоевывая плацдарм по полной программе, — насовсем хочу…

— И я… И я… — стонет она, лихорадочно стаскивая с меня куртку и ныряя холодными юркими пальчиками за пояс джинсов, — я рапорт хотела… После того, как доведу до конца… Я просто не могу больше, Вов… Я словно мертвая же… А ты…

— И я мертвый… — помогаю ей, раздираю с остервенением пряжку ремня, одновременно стягивая с Аси джинсы, хорошо, хоть не узкие, а свободные. Они легко скользят по тонким ногам, слетая вниз вместе с теплыми мягкими ботиночками, оставляя Захарову в одном простеньком светлом белье.

Я даже не снимаю его с нее, просто отодвигаю в сторону, одновременно притягивая Асю за бедра одной рукой и насаживая на себя быстро и на всю длину.

И это до того невероятно, что не могу стержаться, шиплю сквозь зубы:

— Бля-бля-бля-а-а-а… Захарова… Ты — охуенная…

И она полностью подтверждает мои слова, вскрикивая на мой первый глубокий толчок и сжимая собою внутри так сильно и влажно, что голова кружится от кайфа.

У меня было много женщин. Так много, что я не помню их имен, и лиц тоже не помню… Но круче того, что происходит сейчас, не ощущалось ничего и никогда.

Я не знаю, что будет дальше, но точно знаю, что с каждым моим движением сейчас стирается все прошлое: память, события, лица…