— Простите, Владимир Викторович, — меня деликатно трогает за рукав непонятно, как оказавшися прямо за спиной здоровенный мужик в строгом костюме. Смотрю на него, узнавая одного из тех, кого совсем недавно раскатывал на молекулы в випе Солнечный-старший. Начальник охраны, Сергей, кажется. — Игорь Геннадьевич оставил на ваш счет распоряжения…
Не понял, какие еще распоряжения? И, главное, когда успел-то? Он же в роддом, к дочке и внучке торопился?
— Он предположил, что у вас может случиться… — Сергей делает небольшую паузу, многозначительно дергает бровью, — приватный разговор… У нас здесь есть для этого отдельные помещения… Вот тут, через дверь. Этот кабинет оставлен за вами до утра.
И, пока я перевариваю информацию, Сергей добавляет:
— Игорь Геннадьевич настоятельно просил передать, что все разговоры лучше проводить именно в приватных зонах, а не в вип-кабинках. И тем более, не в общем зале или на танцполе. Там атмосфера не подходящая…
Сделав мне таким образом внушение, суть которого сводилась к тому, чтоб я не дурил, не терял голову прилюдно и не портил репутацию заведения никому не нужным скандалом, а выяснял отношения с женщиной наедине, Сергей удаляется.
И очень вовремя, потому что дверь в женский туалет открывается, и я делаю шаг вперед, заступая дорогу Захаровой.
У нее чуть красные, безмерно удивленные и безмерно красивые глаза, в которых мгновенно пропадает растерянность и удивление и проявляется , словно на лакмусовой бумажке, злоба.
Но мне похер на этот калейдоскоп, я молча хватаю Захарову за руку и, не дав опомниться, волоку в указанном направлении.
И да, что-то мне это уже напоминает…
Из недавнего.
И, если будет тот же результат, то я вообще не против.
Глава 21
В випе все брутально: темная лофтовая мебель, кровать на железной раме, прикрученная к стене намертво. Над изголовьем приколочены какие-то девайсы странного и, честно говоря, настораживающего вида, над потолком свисают крюки, к которым явно что-то должно цепляться. И я не хочу выяснять, что именно. Или кто.
Хотя… За одно мгновение окинув обстановку комнаты профессионально цепким взглядом, моргаю, представив, как на эти крюки можно подвесить связанную Захарову… О-о-о-о… И рот ей кляпом, чтоб не орала… И не говорила ничего, что куда актуальней, блять!
Потому что в следущую секунду она раскрывает рот и выливает на меня ведро ледяной воды:
— Немедленно отпусти меня, урода кусок!
Тон ее холодный, вообще ни грамма заигрывания, и в глазах — жуть ледяная. Такая Захарова мне дико непривычна, несмотря на последние ее демарши, я как-то привык к тому, что на меня эти глаза кукольные пялятся с вполне однозначным выражением ожидания и голода.
Она, даже когда издевалась или нахер посылала, все равно что-то такое вертела в голове, похоже, я на интуитивном уровне улавливал…
А вот сейчас — вообще нихера подобного.
Жесткая, ледяная стерва, замерла в моих лапах, словно замерзла в одно мгновение.
И мне дико хочется ее разморозить, вернуть обратно ту зайку-наивняшку, пусть и фальшивую, но привычную. Мою Захарову хочу! Обратно! Пусть издевается! Пусть таскает меня по каждому дутому поводу! Главное, чтоб не было этой криозаморозки в тоне и лице! А то дрожь продирает же!
Не слушая Захарову, пытаюсь растопить ледяную статую привычными способами: тискаю, жадно дышу в шею, умирая от сладкого, такого дурманного ее запаха, сглатываю слюну, короче говоря, веду себя, как первоклассный маньячелло, поймавший в парке зазевавшуюся студенточку.
И очень , просто очень жду, когда же она выдаст мне желаемую реакцию: поплывет, растает, хоть чуть-чуть подастся ко мне!
А она — ни в какую, блять!
Никак не реагирует, стоит, злобно сжав губы, лед под моими ладонями, лед!
Но врешь ведь, знаю я твой лед! Сейчас я его в пламень…
Бац!
От удара в голове — россыпь разноцветных искр! И следом за первой — еще одна! И еще! И снова!
А потом у меня дыхание пропадает!
Хриплю, отваливаясь в сторону, падаю задницей на монолитную кровать, укрытую темным атласным покрывалом, хватаюсь за живот, пытаясь раздышаться и понять, что это, блять, такое было???