– Это тела, понял? Никакие не жмуры, – резко ответил Леша, – мы закончили, грузи в контейнер. Леша держался как мог, чтобы не сказать «пожалуйста», командовать он еще не привык и особо не было смысла, потому что в его цеху все и так знают, что делать. Главное – вовремя назначай ответственного за уборку. Сейчас же ему пришлось идти в разрез с главными принципами рабочих: чем проще, тем лучше; работа не волк; что не запрещено, то разрешено и тому подобным, а значит последствий не миновать.
– Есть! – выкрикнул в ответ правый, кривляясь приложив ладонь к голове, изобразив подобие воинского приветствия.
Уходя, Леша чувствовал, как ему смотрят в спину. Завтра об этом узнают все работники и станет совсем туго.
Палатка Тани и Нины Васильевны были уже закрыты. Леша обещал себе, что уж сегодня он точно зайдет к ним, но задержался, расфасовывая части человеческих тел. Раз обновкам не быть, то обязательно надо заскочить в продуктовый, фарш в холодильнике почти закончился. Подходя к дому с пакетами в руках, его неожиданно пробрал непонятно откуда взявшийся озноб. В цеху сегодня было прохладно. «Только бы не заболеть, – подумал Леша, – совсем не во-время».
Почтовые ящики висели на стене у лестницы, их полагалось регулярно проверять на предмет коммунальных счетов, предварительно отсортировав от рекламных буклетов с камуфляжным фоном, на которых гордо держали оружия неизвестные Леше мужчины, а также газет, выпускаемых цифровым центром, некоторые из которых нужно было обязательном порядке прочитать. Привычно выбрасывая ненужное в мусорный ящик, Леша задержался на помятом белом конверте, на оборе которого был написан Лешин адрес и инициалы в качестве получателя, а дальше, и это было уж совсем немыслимо, фамилия имя отчество отправителя – Путилин Александр Дмитриевич. Леша стоял в ступоре, не понимая, что ему делать. Первая мысль была выкинуть, избавиться, не связываться, чтобы не было проблем. Отец незадолго до смерти рассказывал, что мать на старости совсем свихнулась и напичкала Сашку своими
Письмо №1
«Александр приветствует Алексея! Пишет тебе твой родной брат, надеюсь, что ты меня ещё не совсем позабыл. Хочется верить, что застал тебя в трезвом уме и добром здравии. Заранее прошу прощение за тот возможный сумбур, который могу причинить тем, что напишу далее и, если всколыхну эмоции, которые будут тебе не самыми приятными. Однако же не спеши смять этот желтый листок бумаги, разорвать его в клочья или прилюдно сжечь на площади. В этом письме, а может быть, если успею, даже нескольких, я лишь попытаюсь рассказать о своих злоключениях, переживаниях и наблюдениях в качестве человека, который попал на фронт летом две тысячи сорок пятого года. И пусть мой рассказ будет противоположен твоему мировоззрению, я не в коем случае не собираюсь расшатывать те догмы и принципы, на которых ты, как и весь Город, строит своё существование. Однако, не зарекаюсь вовсе не затрагивать оных, так как это практически невозможно, ведя последовательно мой рассказ. Что из этого выйдет и как долго будет продолжаться, признаться, понятия не имею и скажу тебе, есть в этом что-то даже интригующее. Скажу ещё, что был поражен, что мне в принципе дали писать и отправлять послания. До последнего я в это не верил и всё ждал, когда отнимут, порвут, изобьют. Однако этого не произошло, и, я думаю, этого не случилось потому, что нынешняя элита не видит никакой опасности в письменности, литературе, да и в целом в искусстве.
Начну с того, что как ты, наверное, не знаешь, наша с тобой мать умерла два года назад. Смерть ее была не спокойной, так как пришла в следствии сильной слабости души и тела. Первое было вызвано теми метаморфозами общества, которое она наблюдала последние пятнадцать лет, а второе – банальный голод, который начался после так называемой «встряски».
Та далеко не многочисленная горстка людей, которая не отправилась в Город, а осталась все же разделывать землю и стараться прокормить себя с помощью фермерства, вскоре получила мощный удар в спину в виде «сборов на нужды трудящихся».
Сначала это выглядело словно помощь попавшим в трудное положение людям, потерявшим свой кров и средства к существованию, однако вскоре переросло в самые обычные поборы. Не буду и говорить, как быстро были погашены волны всколыхнувшегося недовольства кучки изнуренных женщин, стариков и тщедушных «непригодных для нормальной работы» молодых людей, в ряды которых входил ваш покорный слуга.