Фараон

Но фараон в волшебном шаре увидел нечто совсем другое. Молитва расшалившегося мальчугана жаворонком взвилась к небу и, трепеща крылышками, поднималась все выше и выше, до самого престола, где предвечный Амон, сложив на коленях руки, углубился в созерцание своего всемогущества.

Молитва вознеслась еще выше, до самых ушей бога, продолжала петь ему тоненьким детским голоском:

«И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я…»

При этих словах углубившийся в самосозерцание бог открыл глаза, и из них пал на мир луч счастья. От неба до земли воцарилась беспредельная тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды. Свистящая стрела повисла в воздухе, лев застыл в прыжке за ланью, занесенная дубинка не опустилась на спину раба.

Больной забыл о страданиях, заблудившийся в пустыне – о голоде, узник – о цепях. Затихла буря, и остановилась волна морская, готовившаяся поглотить корабль. И на всей земле воцарился такой мир, что солнце, уже скрывшееся за горизонтом, снова подняло свой лучезарный лик.

Фараон очнулся и увидал перед собой маленький столик, на нем черный шар, а рядом халдеянина Бероэса.

– Мери-Амон-Рамсес! – спросил жрец. – Ты нашел человека, молитва которого доходит до престола предвечного?

– Да, – ответил фараон.

– Кто же он? Князь, воин или пророк? Или, может быть, простой отшельник?

– Это маленький шестилетний мальчик, который ни о чем не просил Амона, а только за все благодарил.

– А ты знаешь, где он живет? – спросил халдеянин.

– Знаю. Но я не хочу пользоваться силой его молитв. Мир, Бероэс, это огромный водоворот, в котором люди кружатся, как песчинки, а кружит их несчастье. Ребенок же своей молитвой дает людям то, чего я не в силах дать, – короткий миг забвения и покоя… Забвения и покоя… Понимаешь, халдеянин?

Бероэс молчал.

Глава XXIV

С восходом солнца, в день 21 атира, в лагерь на берегу Содовых озер пришел из Мемфиса приказ, согласно которому три полка должны были отправиться в Ливию и стать гарнизонами в городах. Остальной египетской армии вместе с наследником предстояло вернуться домой. Войска ликующими кликами встретили это распоряжение. Пустыня уже начинала им надоедать. Несмотря на подвоз из Египта и из покоренной Ливии, продовольствия не хватало, вода в наскоро вырытых колодцах истощалась, солнечный зной сжигал тело, а рыжий песок поражал легкие и глаза. Солдаты стали болеть дизентерией и злокачественным воспалением век.

Рамсес отдал приказ свернуть лагерь. Три полка конных египтян он отправил в Ливию, дав солдатам приказ мягко обращаться с жителями и никогда не бродить в одиночку. Главную же часть армии направил в Мемфис, оставив незначительные гарнизоны в крепостце на стекольном заводе.

В девять часов утра, несмотря на зной, обе армии были уже в пути: одна на север, другая на юг.

Тогда к наследнику подошел святой Ментесуфис и сказал:

– Было бы хорошо, если бы ты как можно скорее вернулся в Мемфис. На половине пути будут поданы свежие лошади…

– Значит, мой отец так тяжело болен? – спросил Рамсес.

Жрец склонил голову.

Царевич передал командование Ментесуфису с просьбой ни в чем не изменять уже отданных распоряжений, не посоветовавшись с военачальниками. Сам же, взяв Пентуэра, Тутмоса и двадцать лучших азиатских конников, поскакал в Мемфис.

За пять часов они проехали половину пути, и тут, как предупреждал Ментесуфис, их ждали свежие лошади. Конвой сменился, и Рамсес со своими двумя спутниками и новым конвоем после короткого отдыха помчался дальше.

– О горе! – стонал щеголь Тутмос. – Мало того, что уже пять дней я не принимаю ванны и забыл, что такое розовое масло, – изволь-ка сделать еще два форсированных марша в один день. Я уверен, что, когда мы очутимся на месте, ни одна танцовщица не захочет на меня взглянуть.

– А чем ты лучше нас? – спросил царевич.

– Я слабее вас, – вздохнул Тутмос. – Ты привык к верховой езде, как гиксос; Пентуэр – тот готов путешествовать верхом даже на раскаленном мече. А я такой нежный…

С закатом солнца путники поднялись на высокий холм, откуда открывалась величественная картина: перед ними простиралась зеленоватая долина Египта, а на фоне ее, словно ряд багровых костров, пламенели треугольники пирамид. Немного правее пирамид, тоже как будто в огне, сверкали верхушки пилонов Мемфиса, окутанного синеватой дымкой.

– Скорей! Скорей! – торопил Рамсес.

Немного спустя их опять окружила ржаво-коричневая пустыня, и опять засверкала цепь пирамид, пока все не растаяло в бледном сумраке.

Когда спустилась ночь, путники добрались до обширной страны мертвых, тянувшейся вдоль левого берега реки по холмам на протяжении нескольких десятков километров.

Там в эпоху Древнего царства хоронили на вечные времена египтян: царей – в огромных пирамидах, князей и вельмож – в гробницах, простолюдинов – в мазанках. Там покоились миллионы мумий не только людей, но и животных: собак, кошек, птиц – словом, всех тварей, которые при жизни были дороги человеку.