Фантомный бес

— Лев Давыдыч, конечно, хочется знать, как вы оцениваете обстановку в стране. Но у меня и личный вопрос. Правильно ли я поступаю, оставаясь на службе правительства, которое ссылает и сажает в тюрьмы ближайших моих единомышленников? Честно вам признаюсь, смотреть на это в последнее время мочи нет.

— Яша, дорогой мой, вы поступаете правильно, — отвечал Троцкий. — Вы выполняете свой революционный долг. Но не по отношению к сталинскому правительству, а по отношению к Октябрьской революции. А Сталин что? Он просто узурпатор. Хотелось бы надеяться, что это ненадолго.

— Хотелось бы, — вздохнул Блюмкин.

— Что касается моей высылки за границу, как и тюремного заключения революционных наших друзей, то это не должно менять нашей основной линии. Скажу вам больше. В трудные часы Сталину придется призвать их, как Церетели призвал большевиков против Корнилова. Только бы не оказалось слишком поздно.

Вернувшись в Москву, Блюмкин никому не сказал о встрече с Троцким. Кроме Лизы Горской. Ей он доверял. Более того, в ночных беседах с нею он нахваливал своего бывшего начальника.

— Ты правда общался с Троцким? Или сочиняешь?

— Ха! В Константинополе. На Принцевых островах. Это в Мраморном море. Славное местечко. Мы пили чай в саду его маленького домика. Только ты того, никому ни-ни… Ни слова… Это смертельно опасно. В нынешней обстановке. Поняла?

— Не понимаю тебя, — отвечала Лиза. — Раз Троцкий выслан, значит, он враг.

— Да ты чего как граммофон? — кипятился Блюмкин. — Попугай еще нашелся! Кто тебя этой глупости научил? Что ты знаешь о революции? Что ты в ней понимаешь? Ты сидела тогда в своей глухой румынской деревне. Это просто смешно. Троцкий! Вот кто революция! Он не только ее сделал, он ее отстоял. Видала бы ты его на фронте Гражданской, по-другому бы пела. Вообрази, полк босой, голодный, драпает, бросая винтовки. Полчаса горячей речи Троцкого, и тот же полк самозабвенно рвется в бой. И не только рвется, воюет и побеждает. Ты бы видела! А как он работал в мирное время! Тысячу дел он успевал за день. Он один стоил десятка министерств.

— Все равно, — упрямо повторяла Лиза. — Нельзя идти против партии!

— Кто тебе это внушил? Бред! Кто такая — эта партия? Ленина давно нет. Троцкого изгнали.

— А партия есть! — сказала Лиза.

— Партия? Толпа чинуш. Пауки в банке. Или ты имеешь в виду Сталина? А знаешь ли ты, как этот прыщ пролез наверх?

— Не говори так! — испуганно прошептала Лиза.

— Отчего ж? Я был близок к некоторым событиям. Я кое-что знаю.

— Это не отменяет партийной дисциплины.

— И это ты мне объясняешь? Смешно! Эх, прав Лев Давыдыч, когда толкует о победе бюрократии. Эта ржа все в России под себя подомнет, все живое загубит.

— Ты не смеешь так говорить.

— Нам, честным революционерам, дабы воспрять, нужны деньги. Троцкий ясно об этом сказал. А я ведь умею добывать деньги. Когда надо. Могу и чемодан денег собрать.

— Ужас, что ты говоришь. Молчи лучше.

Она промучилась всю ночь. А утром, придя на службу, написала заявление…

«Я не могу идти против партии…»

Был отдан приказ об аресте Блюмкина.

Но он исчез. У него была дьявольская интуиция. Все ОГПУ подняли на ноги, но найти его не смогли.

Через три дня он прислал Лизе тайное послание. Он назначил ей свидание на вокзале. Поезд должен был уходить в Ростов, а далее в Туркестан.

Они встретились на перроне. Смотрели друг на друга — влюбленно, тоскливо, с угасающей надеждой.

— Знаешь ли, — сказал он. — Влюблялся я много и часто. Но по-настоящему полюбил лишь однажды.

Она не знала, что сказать, и молчала.

— Ничего, родная, успокойся… Ты ведь помнишь эти строки?.. Это только тягостная бредь. Не такой уж жалкий я пропойца, чтоб тебя не видя умереть…

Она сделала попытку улыбнуться, но не вышло.

Он нервно ждал состава, который все не подавали. Вскоре выяснилось, что поезд вообще отменен.

— Это конец, — прошептал он побелевшими губами. — Знаю, директива изменилась, но сил на провокацию у меня нет. Просто не осталось.

Когда его арестовывали, он успел сказать:

— Лиза, я знал, что ты меня сдашь. Знал…

Из письма Троцкого Истмену