Фантомный бес

— В том-то и дело. Было когда-то сказано. Но ныне Горький впал тут в тяжкие сомнения. И со страстью, ему свойственной, пытается найти решение.

— Горький! Чудо-человек.

— Несомненно. Но то, что он окутан горькими сомнениями, это факт.

— Ну, я тоже частенько сомневаюсь. И тоже пытаюсь искать…

— Святое дело, Герберт. Пытайтесь.

— Впрочем, до Горького мне далеко. Он гений.

— А вы, Герберт?

— Я всего лишь не обделен талантом. Глубин Горького мне не достичь.

— Не скромничайте.

— Да нет, я серьезно. Я ведь не глуп. Я понимаю, кто есть кто.

— Но мне вы позволите считать вас гением?

— Ах, Мура. Вам — позволю. Но это чисто по-дружески. Вы очень добрый человек. И с вашей добротой сражаться? Ни за что. Тут я тоже не глуп.

— Само собой.

— Да, — сказал Уэллс. Он помолчал немного и продолжил: — То, что происходит с вашей страной, — и горько, и страшно. Но ведь по-своему и прекрасно. Порыв в неведомое. И это поразительно.

— Для кого-то поразительно. А для нас в первую очередь — именно горько и именно страшно. И голодно, и больно.

— Зато какой урок для мира.

— Что нам до мира?

— Не скажите. Не у вас ли толкуют о мировой революции? Не на вас ли устремлены взоры всего мира?

— Ах, Герберт. Мы вправе мечтать о революции даже на Марсе. Но хлеба нам это сегодня не прибавит. И человечности тоже.

— Мура, хотел вас спросить. У вас нет желания отправиться в Англию? Не с коротким визитом, а надолго. Основательно.

— Отвечу вам честно: есть. Но сейчас это невозможно.

— Жаль. А почему, кстати? Дети ваши за границей. Муж погиб. Вы свободная женщина. Не так ли?

— Свободная? — Она словно на секунду задумалась. — Да, свободная. Впрочем, я всегда ощущала себя свободной.

— Так в чем же дело? Приезжайте. Я мог бы это организовать.

— Спасибо, дорогой Герберт. Но сейчас это невозможно по многим причинам. В будущем? Этого я не исключаю.

— Вы меня обнадежили. — Глаза Уэллса лукаво заблестели.

— Вы же знаете, я люблю Англию.

— Это прекрасно, — сказал Уэллс. — Как можно ее не любить?

— Но я и Россию люблю, — сказала Мура.

— Еще бы! — сказал Уэллс. — Родина! Вы вправе добавить, что родину вы любите больше.

— А вот и нет, — хитро улыбнулась Мура. — Скорее, одинаково. Не то чтобы я считала себя гражданкой мира. Нет. Скорее, я гражданка русско-английская. Или, если хотите, подданная. Я любила царя. И вполне тепло отношусь к королю.

— Потрясающе! — воскликнул Уэллс. — Грандиозно! Такого я еще не слышал.

— А что тут такого? — удивилась Мура. — По-моему, это ясно и просто.

— О, Мура! Все сложное для вас просто. Вы — чудо.

— Спасибо, дорогой Герберт. — Но могу добавить, что я не хотела бы жить во Франции. Заехать в Париж — это одно. Но жить? Французы немного не по мне. Уж тем более не хотела бы в Германии. Я все про нее знаю. Впрочем, есть еще одна страна, в которой я могла бы затормозить. Знаете какая?

— И какая же?

— Разумеется, Италия. Знаете почему?

— Ну, Италия…

— Нет, тут любопытны детали. Я вам скажу. Я испытываю приязнь, например, к Марку Аврелию. И к товарищу Данте Алигьери. К Давиду во Флоренции. К оливковым рощам. К Верди и Карузо, само собой. И, как ни странно, к Гарибальди. Наконец, я обожаю неаполитанские песни. Горький, кстати, разделяет эти мои чувства. Он очень любит Италию.

— Ну да, — сказал Уэллс. Он смотрел на Муру зачарованно.

— Вот бы нам троим туда смотаться! Каково?

— Оу! — сказал Уэллс. Было видно, что он не находит слов.

— Знаете, у Маяковского… вы ведь слышали это имя?

— Слышал, — сказал Уэллс.

— Так вот, у него есть строки о том, где он хотел бы встретить смерть:

Я хотел бы жить и умереть в Париже,

Если б не было такой земли — Москва.

Вот и я так. Но с одной поправкой. Умирать я бы поехала в Италию.

— Что ж, это красивый выбор. Не все на такую внутреннюю смелость способны — даже в мечтах. Впрочем, от краха вашей сегодняшней жизни куда только мысленно не сбежишь!

— Ага! Вы все-таки признаете, что в стране — крах?

— Разве я спорю? Это сегодня. Но ведь существует и завтра. Сегодня — мрак. Завтра — свет. Такое возможно?

— Хотелось бы!

— Сегодня трудно. Понимаю. Но ведь надо выползать. Или как?

— Вот и напишите об этом книгу. О нашей нынешней жизни. Во-первых, мир просветите. А то он обалдел. Не понимает, что тут у нас и как. Во-вторых, может, и нам что-то подскажете?

— Собственно, с этой целью я и приехал.

— Понимаю. Но я вам уже название придумала. Оно очевидно — «Россия во мгле».

— Это поразительно! — прошептал Уэллс. — Примерно так я собирался назвать свои заметки.

— Вот видите! — спокойно сказала Мура. — Иногда мы с вами мыслим одинаково.

— Удивительно! — повторил Уэллс.

— Итак, Россия во мгле. Кстати, моя комната, опочивальня свободной женщины, тоже бывает во мгле. Но несколько иной. Примерно вот так, — сказала Мура и потушила лампу.

Уэллс уехал. Уехал в прекрасном настроении, почти счастливый. И разоренная страна даже начала ему нравиться. Сначала он направился в Москву, на беседу к Ленину (который писателя, по его собственным словам, очаровал), а потом к себе в Лондон.

А в Петрограде все покатилось по-старому, даже хуже.